— Альберт, я холода не чувствую. Будь все так, как ты говоришь, если чары не сработали — я бы замерз больше тебя. Сам знаешь, холода не переношу.

— Ерунда, — отмахнулся поэт, который не хотел признаваться в своей тревоге. Снова вспомнились странные мысли про рыб, он увидел перед собой пустые глаза щуки и понял, что это смерть смотрела на него там, на дне реки — смерть и старость.

— Просто ты не смотрел в глаза этому червяку, и в рот ему тоже не заглядывал. Я человек не железный, Молот, и не был им никогда. Не стану тебе рассказывать, каково мне было с водяным ручкаться — это не то, что хочется вспоминать. Но уверяю тебя, такого потрясения хватит, чтобы надолго вызвать дрожь.

Слова он произнес с особой уверенностью, которой сам не испытывал, и поспешил изменить тему разговора.

— Что мы будем делать с этим человеком? — спросил он. — С кожевником?

— Ничего, — отвечал Молот. — Выполнять причуды водяного не станем, здесь и сомнений нет.

— А не стоит ли нам его предупредить?

— Да пожалуй… — мавр задумался, подыскивая убедительную причину отказаться от подобной затеи. — Только чем раньше мы отсюда уберемся, тем лучше. Сам слышал, царь речной лесовиков прикармливает, они у него на службе. Ремесленнику-то в городе бояться их не с руки, а вот нам, в чаще да глухомани, не стоит особо судьбу испытывать.

— Ты прав, конечно. Но разве не должны мы помочь бедняге? После того, как я водяному столько поклонов отбил, — каждый его враг мне друг разлюбезный.

— Да как же мы поможем ему? Сам посуди. Живешь ты, ешь халву, пьешь шербет — или что там русичи эти едят обычно. Тут являются к тебе, двое. Одеждой странные, лицами тоже. На честных людей мы с тобой, Альберт, никак не тянем, это уж признать придется. Коли надо обмануть кого — мы первые. А правду начнем говорить — никто не поверит. Так уж люди устроены.

Поэт мрачно кивнул, давно усвоив эту мудрость.

— Еще наговорим с три короба. Мол, живет в речке человек, рыбами правит, и тебя погубить хочет. Что о нас кожевник подумает? В лучшем случае, за сумасшедших примет. Нет, мы по-другому поступим. На ближайшем постоялом дворе напишем ему письмо, все расскажем, предупредим. Адреса у нас точного нет, но коли водяной не солгал, — послание дойти должно. Ну, а ежели обманул нас, то и проблемы нет.

Альберт почти не слушал. Он прислушивался к себе — как делает больной человек, пытаясь понять, охватывает ли его хворь сильнее, или помаленьку отступает.

— Да и толку в предупреждении нет, — заметил он рассеянно. — Локон волос не убережешь. Где угодно его состричь или подобрать могут.

Он замер и остро, выжидающе посмотрел на своего товарища.

Вдалеке поэту послышались звуки постоялого двора. Гомон людей, лошадиное фырканье, носа коснулся едва различимый запах горячей еды. Только не было вокруг ничего похожего, на тысячи верст. «Неужто брежу я? — со страхом подумал Альберт. — Вот уж не думал, что рассудка лишусь».

Одна оставалась у него надежда. Он знал, что Молот, хотя и моложе гораздо, слышит и различает запахи не так хорошо. Возможно, не почудилось ему, и сейчас мавр тоже спросит, откуда, шайтан возьми, здесь столько людей и лошадей?

Первый шаг сделал конь Альберта, второй, третий. Спутник его молчал. Тревога все сильнее охватывала поэта. «Надо признаться, что схожу с ума, — мелькнула мысль. — Пусть свяжет меня, да коня в поводу ведет. Мало что примстится, увижу гидру стоглавую, поскачу галопом и шею себе сломаю».

Молот же тоже беспокоился все сильнее. Видел, что спутник, обычно любивший рассуждать о поэзии, вдруг замолчал и в мысли грустные погрузился. Да еще на него посматривает, словно ждет чего-то. Очень не нравилось это мавру, тревожился он за друга, но и спросить пока не решался, боясь ненароком обидеть. И вдруг — как обухом по голове, внезапная мысль все остальные из башки вытеснила.

— Откуда, шайтан возьми, здесь столько людей и лошадей? — воскликнул Молот.

Громко засмеялся Альберт, лицо его просветлело, и с хохотом, — показавшимся мавру несколько неуместным, — поскакал он вперед, навстречу неизвестным всадникам.

Хорс начинал тяготиться своим положением. Карина проявляла к нему повышенное внимание, пыталась завоевать доверие и дружбу. Невольный пленник порылся в памяти, стараясь отыскать хоть какие-то исторические сведения. Однако единственное, что приходило на ум, это были слова пожилой учительницы истории, которая в незапамятные времена его учебы в школе важно произносила слова о восточной деспотии. Судя по всему, недобрая судьба забросила его в одну из таких стран.

Но все было как-то уж слишком странно. Чересчур смело вела себя незамужняя женщина за спиной братьев, без чадры или как это они называют, без компаньонки, выхаживает молодого мужчину, да еще иноверца. Не внушали доверия и медицинские таланты хозяйки. Хорс так и не мог встать на ноги, руки были, как связаны, в теле чувствовалась общая слабость. Хотел было спросить у Касима, но тот после откровенного разговора замолчал и, видно, надолго.

Размышления Хорса прервала толстая старуха, закутанная в шали и покрывала, она, тяжело переваливаясь, вошла в комнату и с глупым видом уставилась на больного. Платки осунулись на затылок, и лицо вошедшей было открыто взору.

Несмотря на почтенный возраст, женщина подводила глаза чем-то черным. Это ее не красило, только подчеркивало прожитые годы, но видно привычка стала сильнее соображений целесообразности. Толстуха вспотела, и черная краска потекла по щекам. Она пыталась утереть ее, но только хуже сделала.

— Спит, что ли? Наверное, спит. Это ж надо было девочке моей красавице ненаглядной в такую беду попасть.

«Это кто красавица, косолапая, кривоглазая Карина?» — подивился Хорс, но все же решил не пугать неожиданную гостью. Та совсем успокоилась, даже села на какой-то топчан с подушками и, подперев голову пухлыми руками, стала причитать. Из бессвязного лопотанья пленник понял немного, — ее воспитанница пропала и некому ее спасти. Так и не поняв, зачем старуха к нему пришла, Хорс решил действовать.

— Эй, почтенная, — тихонько проговорил он. — Вместо того, чтобы сожалеть о судьбе своей девочки, вы бы лучше помогли мне на ноги встать и быстрее отсюда уйти.

У толстухи был такой вид, будто в ее присутствии совершенно неожиданно заговорила статуя.

— Как вас звать-величать? — вновь обратился пленник к своей неожиданной гостье.

— Фатима, — дрожащим голоском, совершенно не вязавшимся с крупными габаритами, ответила женщина.

— А расскажи мне, Фатима, как я здесь оказался и почему ты так громко голосишь?

Онемевшая от ужаса, старуха замерла, а потом будто очнулась, подхватила шали, платки и юбки, ринулась со всех ног к дверям. Откуда-то доносилась заунывная музыка, которая навевала сон и скуку. Разбудили Хорса чьи-то тяжелые шаги. Это явно была не Карина, да и Фатима не могла идти так. Касим давно перестал появляться. Двери открылись, и на пороге появился высокий смуглый мужчина средних лет. Жесткая черная с проседью борода росла чуть ли не до самых глаз, придавая вошедшему вид дикий и свирепый.