– Ты убьешь меня, Этьен. «Дед Кальвадо»?

– Двойной!

– С темным сиропом?

– И с ореховой стружкой.

– Негодяй ты. Мерзкий соблазнитель. Губитель талий. Давай, неси свой пудинг…

– Как именно? В лаковой тарели? В серебряном судке? Горящим синим пламенем?

– Быстро!!!

Лошак недовольно крякнул, когда хозяйка после трапезы взгромоздилась ему на спину. Пришлось намекнуть при помощи пяток, что труд облагораживает, а время не терпит.

Гиббус внял и зашевелил копытами.

Вскоре он мирно объедал чертополох на обочине Фалбальского тракта, возле частного лабилектория «Миманс». Здесь Анри задержалась, разыскивая верховного лабилектора, иначе чтеца по губам, Эраста Драммона. Помнится, впервые оказавшись в «Мимансе», вигилла была поражена обилием чудаков – гримасничая, корча жуткие рожи, они походили на людей, одержимых легионами бесов. Одни растягивали рот до ушей, другие сжимали его в «курячью гузку», третьи волнами гоняли по лбу морщины, четвертые катали желваки не только на скулах, но и в самых неподходящих местах… Лица лабилекторов напоминали посмертные маски висельников, которыми увешивал стены мастерской бесноватый живописец Адольф Пёльцлер, работая над «Оргией безумцев».

А какофония издаваемых ими звуков, от скрежета ржавых петель до мышиного писка? Случайного человека это могло испугать до смерти.

Позже выяснилось, что опытный лабилектор не просто следит за чужой артикуляцией, переводя увиденное в слова. Мастер буквально влезал в шкуру объекта, копируя мимику, повадки, манеру речи, наконец, звучание голоса в мельчайших подробностях. Эраст частенько смешил Анри, гуляя с ней в толпе и мгновенно подхватывая на лету любую интонацию, произношение или акцент. Его считали своим горцы-малабры, с их гортанным клекотом, вспыльчивые, упирающие на "о" анхуэсцы, картавые фламбарды, говорящие в нос жуайезы…

Его считали своим все.

«Поймав чушку» – одно из самых приличных выражений на жаргоне губных чтецов, – великолепный Эраст продолжал диктовать чужую речь, даже если объект поворачивался к нему спиной. Ни капельки не маг-телепатор, Эраст угадывал мысли объекта – не текстовую конспектуру, а состояния и настроения, тональность души, палитру чувств. Вот и сейчас, получив от Анри заветный клубочек с копией записей обсервера, он уселся, скрестив ноги, и принялся сматывать клубок на заговоренную шпульку. Черты Драммона, от природы невыразительные, исказились целой серией первичных набросков. Так перебирает струны виртуоз-лютнист: проверяя настройку, от ряда диссонансных аккордов переходя к пронзительно-грустной теме – и внезапно разражаясь бравурным маршем.

– Герман, время! Я готов! – вскрикнул лабилектор звонким тенором и сам себе ответил густым, слегка хриплым баритоном. – Ты всегда готов, Джеймс. Не спеши, придет и твой час…

В присутствии Драммона вигилла понимала, что чувствует обыкновенный человек, наблюдая за пассами мага. Лабилекторы были незаменимы вдвойне, когда требовалось читать по губам одержимцев. Одержимый духом часто терял голос: губы шевелятся, а слов нет – шипение и кашель. Да и губы-то «жили» невпопад, с запаздыванием. Здесь и наступал звездный час лабилекторов. Иногда Анри подозревала в Драммоне скрытого семанта. Изучая объект, он двигался не силовым методом, снаружи вовнутрь, сдирая с истины слой за слоем, а сразу проникал – возникал? оказывался?! падал?! – в сердцевину, в сокровенное ядро. Пользуясь аналогией, чародей-практик тратил силы, чтобы нырнуть на дно, взять жемчужину и подняться на поверхность; слабый семант оказывался на дне сразу, без трудов, с жемчугом в руках. Но со всплытием возникали сложности: семант дергал за ниточки, ведущие наружу, скрупулезно выяснял назначение каждой, ее пригодность для всплытия в тех или иных сочетаниях, время шло, запас воздуха иссякал, подступало удушье… Узнав тысячу нюансов, – если угодно, собрав мешок перлов! – ты мог утонуть со всем накопленным богатством.

К счастью, лабилектор обычно всплывал.

– Дзыннь!

Дергая ртом, Эраст зазвенел, взорвался, пролился лязгом стали – и умолк.

– Буду пробовать, – бросил он в ответ на немой вопрос вигиллы. – Сейчас могу сказать одно: они чего-то ждут. И ещё: они – лжецы. Зайди завтра утром, ладно?

Анри кивнула.

Торопить Эраста – все равно что велеть солнцу остановиться. Даже если получится, ничего хорошего не выйдет.

Она рисковала, оставляя лабилектору клубок под личную ответственность. За утечку сведений можно и клеймо со щеки потерять. Но среди людей, кому вигилла доверяла без оговорок, первым числился верховный лабилектор «Миманса» Эраст Драммон, мэтр экспромтарной имперсонации.

В юности – уличный мим.

Помните знаменитый номер: «Шут был вор…» с огромными часами, голубями, кражей минут-монеток и грустным паяцем в трико?

Это он.

* * *

Малефик оказался пунктуален.

Анри издали заметила атлетическую фигуру Мускулюса, подпиравшую каштан у входа в отель. Жаждет поскорее заполучить редкую книгу? Или его интересуют не только «Основы станомантики», но и консультации напористой мантиссы? Хотелось бы верить. Во всяком случае, он переоделся, чтоб не сказать, принарядился. До щеголеватого барона крепышу-вредителю – двадцать тысяч лиг под водой пешком, но глядите-ка! Куртку сменил на длиннополый кафтан, обшитый по швам каймой, ножищи сунул в башмаки с высокими клюшами, а за ленту шляпы заткнул пушистую астру. Такому и порчу наводить ни к чему: красотой поразит и голыми руками задавит.

Смешной?

Ни капельки.

На миг окружающее застыло, представ полотном искусного художника. Охра, кармин, лимонная желтизна вспышками разрывают остатки темной зелени; нагромождения островерхих крыш, в чешуе черепицы, встают дыбом, словно спины драконов; и посреди цветного мира, вдруг – окно в иную, черно-белую реальность. Гостиница «Приют героев». Каштаны безуспешно пытаются прикрыть, заслонить собой наготу здания, перечеркнуть торопливыми мазками падающих листьев. А под деревьями, на грани миров, на рубеже голых до неприличия идеалов, схлестнувшихся с ярчайшей пургой в безнадежном поединке, застыл одинокий страж.

Ждет.

Чего? Кого?!

Дуновение ветра несет издалека горечь тризны, аромат горящей листвы. Замирает, гаснет в хрустале мотив нездешней светлой грусти, плывет над городом тень, чье имя затерялось в веках…

Наваждение мелькнуло и исчезло.

Малефик пошевелился, отлепляясь от дерева; двинулся навстречу.

– Ничего не знаю, и знать не хочу, – сообщил он, будто продолжая прерванный разговор. – Эманации до сих пор не рассосались. Дрянь-дело. Извольте не посвящать меня: откуда вонь, что здесь стряслось… Я – обыватель, у меня от ваших трибунальских секретов изжога. Идём по следу, и больше я в этих играх не участвую.

– Хорошо.