В октябре мы проводили у Лары почти все вечера, а в перерывах обсуждали друг с другом по телефону свои вчерашние жизни: «Ты помнишь, как я сходил в кино и сразу вступил в банду? Хороший наверное был фильм!», «А как тебе Таня? Три института подряд, чтобы пойти работать уборщицей и тут же найти сокровища! Сразу ясно, образование пошло на пользу, явно же знала, где искать». В общем, ни о чем, кроме этой игры мы тогда думать не могли. Вернее, конечно, могли. Но не хотели. Что может быть интересней, чем наша игра в жизнь?

У Генриха не было жены, у него не было даже девушки; мы подозревали, что женщины его вообще не интересуют, но тактично воздерживались от расспросов, а сам он эту тему никогда не поднимал. Но, попав на клетку «Умерла жена», Генрих выпил залпом полстакана джина, поперхнулся, а потом совершенно легитимно плакал, кашляя и плюясь. Мы подозревали, что он нарочно, но виду не подавали. Любой человек имеет право думать, что ничем не выдал себя.

Когда фишка Пятраса попала на клетку с надписью «родилась двойня», он положил в банк тысячу супер-долларов (дети считались у нас дорогим удовольствием и оценивались по пятьсот за штуку), взял причитающуюся ему стопку фантов, и вдруг схватился за голову: «Я же обещал, что помогу их купать!» Мы так растерялись, что не сказали ни слова, пока Пятрас поспешно шнуровал в коридоре свои башмаки. Лара пошла закрыть за ним дверь и вернулась с маленькой голубой погремушкой. Сказала: «Наверное, выпала из кармана его пальто».

Больше мы к этой теме не возвращались, несмотря на то, что Пятрас перестал приходить к Ларе по вечерам и даже почти никогда не звонил. Оно в общем понятно, двое младенцев это не шутка, жена не справляется, надо ей помогать.

Теперь мы играли вчетвером; иногда все-таки впятером, но Генрих появлялся все реже и реже, выглядел при этом хуже не придумаешь, шутил невпопад, а руки тряслись. Мы подозревали, что после смерти жены Генрих запил; его было жалко, но когда он перестал заглядывать к Ларе, мы все вздохнули с облегчением, все-таки рядом с ним слишком тяжело находиться, никакого настроения, а оно в нашей игре – самый драгоценный приз.

В ноябре Таня получила в наследство виллу на острове, пропустила целых три хода, зато, по правилам, выгребла кучу денег из общего банка, а Лара на радостях открыла бутылку просекко: «Твое здоровье, дорогая, ты уж нас не забывай!» А Дмитрий вдруг спросил: «Слушайте, а разве у нас раньше была такая клетка – про виллу на острове? Я что-то ее не помню». Лара пожала плечами: «Если сейчас есть, значит всегда была. Кажется, Пятрас придумал, а может быть, Генрих, не помню. Да и какая теперь разница кто».

Уже на следующий день от Тани пришла открытка, изображающая ее новый дом: он, оказывается, считается местной достопримечательностью, поэтому вокруг постоянно бродят туристы, но, по словам Тани, они не слишком мешают сидеть на террасе с видом на зеленое Адриатическое море и пить молодое вино.

Мы с Ларой восхищенно переглянулись: «Отлично наша Таня устроилась!», а Дмитрий ничего не сказал, наверное все пытался вспомнить, была ли у нас на игровом поле клетка «Получить в наследство виллу на острове». Смешной он все-таки человек, ясно, что если уж Таня сейчас сидит на террасе своей виллы, значит и клетка всегда была.

Примерно через неделю фишка Дмитрия попала на клетку «Убит в ковбойской перестрелке»; когда мы сочиняли игру, нам казалось, это очень смешно. Лично мне до сих пор кажется, что это смешно и нелепо, откуда бы в нашем городе взяться ковбоям, но полицейские рассказали Ларе, которая ходила на опознание, что нашего Дмитрия действительно застрелил какой-то подросток в ковбойском костюме, не настоящем, конечно, а карнавальном, надел его, не дожидаясь праздников, взял отцовское охотничье ружье, вышел на улицу и принялся палить наугад.

Играть вдвоем оказалось ничуть не менее интересно, чем втроем и даже вшестером. Может быть, даже интересней, ну или просто нас с Ларой постепенно разобрал настоящий азарт. Я тогда практически у нее поселился; иногда мы успевали сыграть три, а то и четыре партии в день. Потом Лара стелила мне на диване в кабинете покойного мужа – какой смысл вызывать такси и ехать домой, чтобы поспав там, сразу вернуться, не дожидаясь даже начала ранних ноябрьских сумерек, этой невыносимой пасмурной синевы.

Когда Ларина фишка оказалась на клетке «Вышла замуж», я сказал ей то, что собирался сказать давно, еще в сентябре, пока мы разрисовывали фломастерами наше будущее игровое поле; то есть, на самом деле, ничего такого я ей не сказал, только спросил: «Может быть, за меня?», а Лара молча покачала головой, глядя на меня так печально, словно хотела спросить: «Что ж ты раньше молчал?» Но не спросила. И я вызвал такси.

Утром, проснувшись, я сперва ничего не понял: кто я, где, как сюда попал? К тому же голова – не болела по-настоящему, скорее, ныла, как будто была стянута невидимым обручем. Интересно, с чего бы? Вроде вчера не напился и вообще с тех пор, как открыли бутылку просекко в честь Тани, капли в рот не брал.

Но потом я понял, что никакой это не невидимый обруч, а гигантские пальцы чудовищной великанши, которая зачем-то ухватила меня за голову, оторвала от земли, подняла в воздух, но тут же снова поставила – на клетку с ярко-малиновой надписью «Написал роман». И, уже теряя сознание, я услышал, как она говорит: «Эту игру мы нарисовали с друзьями, все сами придумали и отлично играли в нее всю осень, пока я тебя ждала; надо бы ее в камине спалить, да жалко. Ладно, давай пока спрячем в подвал».

Январь

Долго бежали с холма по улице Тауро вниз, к реке, добежали, упали на лед, как в траву, лежали, смеялись, словно лед действительно стал мягкой травой, и ты не ушиб колено, а я – оба локтя.

У меня до сих пор синяки.

Февраль

Солнце внезапно такое, что дома не усидеть. Мы и стараться не стали. Бродили по улицам, сворачивали во дворы, загибая пальцы, считали подснежники – сколько уже расцвело? Сбились, конечно, на пятом, что ли, десятке, решили, ладно, пусть будет плюс бесконечность, это больше похоже на правду, чем наши глупые числа – четыре, двенадцать, восемьсот двадцать семь.

Так с тех пор и хожу, прижимая к ладони три пальца левой руки, словно продолжаю подсчет.

Март

Только восемь шагов прошли в башмаках железных навстречу друг другу, да и то на двоих, ты – целых пять, мне и трех с головой хватило, чтобы разуться и дальше идти босиком по стылым мартовским лужам, чернеющим на ветру.

Я и сейчас иду по этой холодной воде.

Апрель

Ночью бродили по городу, мелом писали на стенах всякую ерунду, просто для смеха: «Доброе утро, грачи», «Не пойте в колодцах», «Найден чей-то рассудок в хорошем состоянии», «Гипоталамус – дурак», «Обязательно сбудется», «Должно быть хотя бы одно зачарованное место», «Познайте основы древнего искусства штопки носков», «Умиляйтесь умеренно», «Постепенно становится ясно», «Время – ложь». А когда возвращались обратно той же дорогой, на всех стенах было написано одно и то же: «Я тебя люблю», – словно кто-то неумолимо правдивый шел по нашим следам с мокрой тряпкой и целой коробкой мела, с огнем и мечом.