Как она тогда горячо молилась за их спасение!

Внезапно сердечко заколотилось горячо и яростно – а ведь еще ничего не определено. Неужто, имея знания из будущего, вместе с теми, кто ими обладает, нельзя ничего сделать?!

– …Требуется немедленно ввести подвижные части, не менее двух эскадронов кавалерии, дабы иметь возможность для преследования и уничтожения мятежного казачьего отряда есаула Шубина!

Безжалостный голос Либермана вывел ее из размышлений, хотя и так все время пальцы помимо сознания сами печатали текст.

– Еще раз настоятельно требую немедленно принять самые неотложные меры…

Внутреннее напряжение не схлынуло, наоборот, застыло в тугой комок, что мешал дышать. Нет, он всегда отдавал должное изворотливости Родиона, который мог, если его прижали к стене, ужом наизнанку вывернутся, но избежать наказания.

Сейчас Родион изворачивался как мог и лгал просто натурально. Да что там – великолепно. В какую-то секунду Пасюк сам поверил этим честнейшим глазам типичного интеллигента.

Немножко циничным, но по-детски наивным. Отнесся с пониманием и к его словам с помыслами, столь хорошо ему знакомыми по тем временам заката перестройки и начала строительства светлого капиталистического будущего, с их сакраментальным: «Мы же хотели как лучше, и не наша вина в том, что получилось, как всегда!»

«Вот бедняга, развели его ушлые енисейцы как последнего лоха, а он типа до сих пор не понимает, как это случилось, хотя казаки уже ржут взахлеб, как лошади! А ведь поверили ему, паршивцы этакие, и их есаул тоже, вон даже руку с рукояти шашки убрал…»

На сердце полегчало чуток, ослабило натянутую внутри струны. Родион его намек на тему Васютина и понял правильно, и осуществил верно, найдя нужные слова, взгляды и жесты. И откровенно повезло с этой шашкой, на которую даже несведущие милиционеры в свое время взирали с нездоровым смехом. Что же говорить о настоящих казаках с их любовью, привитой в детстве, к хорошим клинкам.

– Вы знаете, «пра-порщик», что полагается за самозваное ношение офицерских погон теми, кто на них не имеет права? Особенно в военное время и теми, кто на воинскую службу принят?

Жесткий голос Шубина ушатом ледяной воды окатил веселящихся, и все разом смолкли. Атаман же, не дождавшись ответа от растерянно хлопавшего ресницами Родиона, сам так ответил на поставленный вопрос, что Пасюка опять заколотило.

– Неминуемо ждет военно-полевой суд, господин «пра-порщик». Надеюсь, вы догадываетесь, какое решение он примет, если я вас под него отдам?! Или немедленно направлю на станцию Даурия к барону Унгерну, что вот таких лже-офицеров или расстреливает, или чинов лишает, ташуром собственноручно избивая до полусмерти? Это палка такая есть, крепкая, скот монголы подгоняют – любого верблюда переупрямить может!

Родион продолжал непонимающе хлопать ресницами, а Пасюку стало худо, ибо начал догадываться, что сейчас произойдет. Ничего хорошего, конечно, не будет, но всяко намного лучше военно-полевого суда, что действует быстро и безжалостно.

– Благодарите судьбу, что на лжи вас не поймали и не уличили. Если бы вы сказали, что направлены не в дивизионный оркестр, а полковой, то пеняли бы сами на себя, ибо в казачьих полках есть только трубачи. Мы не стрелки, у которых такие оркестры имеются по штату. И то, что вы не казак, то правду сказали.

Есаул при этих словах бросил короткий взгляд на Лифантьева, и Александр понял, что именно тот сдал Родиона с потрохами, но именно к лучшему, как это ни странно.

– Но раз казачью форму по приказу надели, то приписным стали, а потому мы сами можем по своему укладу судить. Верно, станичники, как вы считаете?!

Казаки моментально ответили своему командиру звонкой разноголосицей, всячески демонстрируя свое полное согласие.

– Правильно, господин есаул!

– Верно, вашбродь!

– Любо, батька!

– Правильно атаман наш говорит!

– Вернее быть не могет!

Родион продолжал пребывать в растерянности, не понимая пока, куда клонит Шубин, а Пасюк скривился, как от зубной боли, и сделал нерешительный шажок вперед.

– Андрей Иванович, он одного красноармейца на штык…

– Я знаю! Иначе бы не по нашему укладу судил, собственноручно расстрелял бы к такой-то матери!

Шубин ответил настолько резко, что Пасюк сразу от него отшатнулся, костеря себя за неудачное адвокатство. Действительно – это был самый наилучший выход в сложившейся ситуации.

Атаман тем временем неспешно подошел к побледневшему Родиону и с видимой суровостью в лице, с хрустом сорвал с его плеч погоны, протянув их Лифантьеву со словами:

– Подрежь по краям, чтоб узкими стали, и подшей желтой каймой, иначе по нитям расползутся – а то некоторые не смогут, руки у них из одного места растут. Хоть голова…

Есаул не договорил, а Родион принялся молча разевать рот как рыба, вытащенная на берег. Видимо, до парня только сейчас начало доходить, что вокруг него происходит нечто нехорошее.

– Двадцать плетей! Приказной Лифантьев, раз вы «крестник» их благородия, выполнять приказ!

– Есть, двадцать плетей!

Казак насупился, спрятал погоны в карман и вытянул из сапога нагайку, грозно помахав ею в воздухе.

Пасюк только сочувственно прикрыл глаза, ибо Родиону сейчас предстояло познакомиться с одним самым ярким воспитательным моментом в казачьей жизни…

Пороть?!

Родион прямо задохнулся от обиды. Как так можно решить выпороть совершенно невинного человека?! И хотя сказать правду нельзя, но он никакой не самозванец, ибо офицерский чин ему от государства дан за то, что в реестре состоять стал.

Да еще два десятка плетей так запросто выписать, словно микстуру по рецепту, будто капли валерианы в стакан отсчитать, для поправки расшатанной нервной системы?!

– Не, батька, круто берешь!

Рослый бородатый казак закрутил головою, показывая свое неудовольствие, и гаркнул:

– Не любо!

– Парень все ж красного заколол, чекистами измордован!

– Двадцать много, он же болезный!

Казаки загорланили разом, показывая свое неудовольствие принятым атаманом решением. Тот посмотрел на Лифантьева, словно призывая: «Тебе пороть, а потому и решать!»

Приказной, к великому удивлению Родиона, выступил против атаманского приказа:

– Не любо и мне это! Он хоть и горожанин балованный, – в устах казака послышалась иное слово, похожее на «убогий», – парень отважный, в схватке труса не праздновал, в застенке не ломался. И били его знатно, за что же так строго за дурость по незнанию судить. Енисейцы над ним поглумились, и мы туда же?! Нехорошо, станичники, над болезным так измываться. А три можно выдать, чтоб урок впрок пошел. Живее казачьими ухватками овладеет, и в седле сидеть не помешает!