— «Царь Дарий приказал львам: укусите Даниила. Укусите Даниила. Кусайте его. Кусайте его. Кусайте его», — процитировала я в свое оправдание.

Он ухмыльнулся.

— Гр-р-р-р! — закончил он вместо меня, и мы оба рассмеялись.

Толпа начала рассеиваться. Мои колени подгибались, и я поспешно присела, чтобы не упасть, внезапно чувствуя тошноту и боль от ожогов на моей обнаженной коже. Ожоги были не слишком серьезными, но все-таки кожа воспалилась и доставляла мне массу неприятных ощущений.

Даниэль присел рядом на корточки и крепко обнял меня.

— Ты была просто великолепна, дорогая, — сказал он. — Ты была…

Прекрасна, словно дыня на кукурузном поле,

Плавно скользящая, как корабль в открытом море…

И он покрыл мое лицо поцелуями.

Пейшнс смазала мои руки какой-то мазью, которая, по ее словам, должна залечить самые тяжелые из полученных мною ожогов. Я сидела за столом на кухне, пока она возилась со мной, а Даниэль наблюдал за каждым ее движением, словно ревнивый возлюбленный, впрочем, еще не совсем уверенный в своих правах.

— Расслабься, Даниэль, — сказала я ему. — Потери не слишком велики, не так ли? А Лонкветы в любом случае сюда не вернутся. Они уже сделали все самое плохое, так что с этого момента дела должны пойти на поправку.

— Я не знаю, — медленно покачал головой он. — Где все эти записки, которые ты получила?

Пейшнс укоризненно посмотрела на меня:

— Ты беспокоить мистера Даниэля с этим? Может, это пустяк!

Даниэль просмотрел записки с мрачным и твердым лицом.

— Не беспокойся, — наконец сказал он. — С этим я разберусь.

— Что ты будешь делать? — спросила я, более всего обеспокоенная тем, что он может нанести себе вред, помогая мне.

— Я позвоню кое-кому и скажу, чтобы они прекратили, — просто ответил он.

Он мог бы сделать это прямо сейчас, но тут вошли мой дядя и Губерт, их лица были черны от копоти, они едва держались на ногах от усталости. Они выставили посты вокруг всего поместья, чтобы уберечься от возможного повторения событий.

— А, это ты, — грубовато приветствовал дядя Даниэля. — Кажется, нам нужно поблагодарить тебя за помощь.

— Вовсе нет, — любезно возразил Даниэль. Он повернулся ко мне и ухмыльнулся. — «Это моя земля и мой сахар!» — передразнил он меня. — Неужели ты на самом деле это чувствуешь?

Я покраснела.

— Я никогда не думала, что вообще буду что-то чувствовать по отношению к сахарному тростнику… — начала я, сбитая с толку выражением его глаз.

— Ничто не может с ним сравниться! — вздохнул дядя Филипп. — Просто вдыхать его запах — уже сплошное блаженство. Работать снова на полях, носящих имя Айронсайдов, — это моя воплощенная мечта!

Я чувствовала себя очень неловко, ведь я сказала, что земля моя. Мне следовало бы сказать — наша, что это земля Айронсайдов, ведь так и было. Я виновато посмотрела на кузена, и он улыбнулся мне.

— Да, кто бы мог ожидать такое от Памелы! — ухмыльнулся он.

Даниэль нахмурился на него, но было уже поздно. Раз он начал, остановить его не мог никто.

— Вы слышали, как она кричала? — громко говорил он. — Нет, вы слышали ее? Уилфреду придется повозиться с ней, чтобы сделать из нее человека…

— Губерт! — поспешно оборвала я.

Но было уже поздно. Его взгляд натолкнулся на записки в руках Даниэля, он выхватил их из его рук, и его удивление переросло в отвращение.

— Милостивый боже, неужели она написала эти записки?

— Я думала, что она осталась в Порт-оф-Спейне, — пробормотала я.

— Я тоже на это надеялся, — согласился Даниэль. — Но вероятно, она вернулась вот за этим. Она хотела продолжить свою работу на фабрике, но, конечно, теперь об этом не может быть и речи…

Я была поражена. Как он мог так спокойно говорить о девушке, которую он любит, девушке, которую он пригласил в свой семейный дом, о девушке, которая всегда, не считая последней минуты, так подходила ему во всех отношениях?

— Но, Даниэль, ты не можешь уволить ее! — воскликнула я.

Он забрал записки у Губерта.

— Она поедет в Штаты вместе с родителями, — равнодушно бросил он. — Они хотели устроить себе отпуск на несколько недель, но чем скорее она присоединится к ним, тем лучше.

— Уилфред не станет тебя благодарить за это! — вставил Губерт.

— Но ты не можешь, Даниэль! — снова сказала я. — Это просто из-за того, что она слышала только плохое об Айронсайдах. Ты не можешь винить ее за это!

— Могу и буду, — просто ответил он. — Я позвоню ей немедленно.

Он вышел, а Пейшнс все еще продолжала смазывать мне руки мазью. Дядя Филипп и Губерт посмотрели друг на друга и подмигнули.

— Нам лучше пойти умыться, — пробормотал Губерт.

— Это правильно! — сурово согласилась Пейшнс. — Вы оба недостойны сидеть за столом! А что до вас, мисс Милла, вы можете сидеть в гостиной, пока я начинать готовить еду!

Она выставила нас всех из кухни, глухая к моим мольбам позволить мне пострадать в одиночестве.

— Нет, мисс Милла, ничего такого! Вы делать так, как вам велят! Мистер Даниэль скоро прийти и поговорить с тобой.

Я не была уверена в том, что хочу поговорить с Даниэлем. Что он может сказать мне? Но я была странно взволнована. Даниэль, цитирующий стихи на горящем поле, был совсем не похож на сердитого Даниэля, вернувшегося после разговора с Памелой, которую он любил. Он мог целовать меня посреди дыма и спаленного сахара, но здесь, в прежней гостиной Лонкветов, он мог возненавидеть меня за то, что я не Памела и что, пусть и невольно, я причинила все эти неприятности.

Но когда он вернулся, он вовсе не выглядел так, как будто ненавидит меня. Он выглядел таким же взволнованным, как и я; и я заметила, что огонь опалил его бороду с одной стороны, что придавало его лицу причудливый несимметричный вид.

— Т-ты дозвонился до нее? — в отчаянии пробормотала я.

Он кивнул:

— О да! С этой стороны у нас больше не будет неприятностей.

— Так значит, уже неважно, останется ли она или уедет, не так ли?

Он прошелся по комнате и неподвижно остановился рядом со мной.

— Это важно для меня, — сказал он. — Я не готов к тому, что она останется рядом с тобой. Разве ты не понимаешь этого, Камилла? Я не вынесу, если кто-нибудь еще — Памела или кто-то другой — причинит тебе боль!

Я пожала плечами.

— Я сильная, — сказала я.

Он улыбнулся. Я почувствовала, как напряжение покидает его и возвращается его обычное хорошее настроение, зажигая улыбкой его глаза.