Медленно тянулись дни горячечной лихорадки, дни бреда, лишь изредка прерываемые проблесками ясного сознания Зачастую в голове Коулта возникала мешанина причудливых видений, в которых Лэ превращалась то в Зору Дрынову, то в небесного ангела-спасителя, то в сестру милосердия Красного Креста, но какое бы обличье она ни принимала, глядеть на нее было всегда приятно, а когда Лэ отлучалась, что было неизбежно, то он испытывал уныние и депрессию.

Когда она на коленях у его ног молилась восходящему солнцу, либо солнцу в зените, либо заходящему солнцу, что она по обыкновению делала, или же когда выводила нараспев странные песни на незнакомом языке, сопровождая их загадочными жестами, являвшимися составной частью ритуала, он был уверен, что жар усиливается и снова начинается бред.

Так тянулись дни. И пока Коулт лежал в беспомощности, Зверев шел в итальянское Сомали, а Тарзан, оправившись от ранения, следовал напрямик за экспедицией с малышом Нкимой на плече, который бранился и верещал весь день напролет.

Оставшаяся в лагере заговорщиков горстка негров разлеглась после завтрака в тени дерева. С того дня, как погиб Дорский и бежал пленник, прошла неделя. Страх, вызванный тем, что человек-обезьяна оказался на свободе, практически исчез. Будучи психологически близкими к обитателям джунглей, они скоро забывали свои страхи и не изводили себя ожиданием новых, которые могли угрожать в будущем, как это свойственно цивилизованному глупцу.

Поэтому картина, которая внезапно предстала их взорам в то утро, застала негров врасплох. Они не слышали никакого шума – животные джунглей, независимо от размеров или веса, ходят бесшумно – и вдруг на границе лагеря возник громадный слон, а на голове у него восседал недавний пленник, который, как они уже знали, был Тарзаном из племени обезьян, и на его плече примостилась маленькая обезьянка.

С воплями ужаса негры повскакали на ноги и пустились наутек в джунгли в противоположную сторону.

Тарзан легко спрыгнул на землю и вошел в палатку Дорского. Он шел туда с определенной целью, и его предположение оправдалось: в палатке русского он нашел свою веревку и нож, которые были отобраны у него, когда его схватили. Лук, стрелы и копье он без труда отыскал в хижине негров. Найдя все, что ему было нужно, он удалился так же беззвучно, как и пришел.

Наступило время, когда Тарзан должен был не теряя времени отправиться по следам своих врагов, оставив Тантора наслаждаться тишиной и покоем.

– Я ухожу, Тантор, – сказал Тарзан. – А ты поищи молодые деревья с самой нежной корой да остерегайся людей, ибо они одни во всем мире являются врагами всего живого.

И Тарзан углубился в лес с малышом Нкимой, прильнувшим к его бронзовой шее.

Выйдя на след отряда Зверева, человек-обезьяна не стал идти тем же маршрутом, ему и без того все было ясно. Несколько недель тому назад, когда он наблюдал с дерева за лагерем, он слышал, как руководство обсуждало свои планы, и поэтому знал их цели, а также знал, с какой скоростью они движутся, и мог приблизительно определить, в каком месте сумеет их перехватить. Не имея при себе носильщиков, сгибающихся под тяжестью грузов, и не прикованный к земным тропам, Тарзан двигался в несколько раз быстрее, чем экспедиция.

Колонну он нагнал, когда стемнело, и усталый отряд разбил бивуак. Люди поужинали и повеселели, многие пели. Непосвященному могло показаться, что перед ним военный лагерь французских колониальных войск – костры, временные навесы и палатки офицеров были расставлены с военной четкостью, чего не стала бы делать охотничья или научная экспедиция, к тому же, лагерь патрулировали часовые в форме. Все это было заслугой Мигеля Ромеро, с чьим отличным знанием военного дела Зверев был вынужден считаться, что, впрочем, не умаляло ненависти, которую оба испытывали друг к другу.

Тарзан с дерева наблюдал за сценой внизу, пытаясь по возможности точно определить количество вооруженных людей, составлявших боевой отряд экспедиции, в то время как Нкима, выполняя его секретное поручение, проворно бежал по деревьям на восток. Человек-обезьяна увидел, что отряд Зверева представляет угрозу миру в Африке, так как его ряды значительно пополнились представителями многочисленных больших и воинственных племен, которых ничего не стоило уговорить последовать за этим сумасшедшим главарем, пообещав им барыши от победы. Но именно победы Питера Зверева Тарзан из племени обезьян никак не мог допустить, и сейчас ему открылась еще одна возможность сокрушить мечту русского об империи, пока та оставалась лишь мечтой и ее можно было разрушить простым способом – с помощью суровых и жестоких методов джунглей, на которые Тарзан из племени обезьян был непревзойденным мастером.

Тарзан приладил стрелу к луку и медленно оттянул назад правой рукой тетиву, пока наконечник стрелы не сравнялся с левым большим пальцем. Его движения отличались легкостью, естественной грацией. Казалось, что Тарзан совсем не прицеливается, но когда он выпустил стрелу, она вонзилась в бедро часового – именно туда, куда и метил Тарзан из племени обезьян.

С криком удивления и боли чернокожий свалился на землю, не столько из-за боли, сколько от испуга. Когда же его обступили товарищи, Тарзан уже растворился во мраке джунглей.

Привлеченные криком раненого, Зверев, Ромеро и Другие предводители поспешили из своих палаток и присоединились к толпе возбужденных негров, окруживших жертву террористического акта Тарзана.

– Кто в тебя стрелял? – спросил Зверев, когда увидел стрелу, торчавшую из бедра часового.

– Не знаю, – ответил тот.

– Есть ли у тебя в лагере враг, который задумал убить тебя? – спросил Зверев.

– Даже имей он врага, – произнес Ромеро, – тот не смог бы выстрелить из лука, потому что мы не взяли ни луков, ни стрел.

– Об этом я не подумал, – проговорил Зверев.

– Значит, стрелял кто-то чужой, не из наших, – заключил Ромеро.

С большим трудом и под аккомпанемент воплей своей жертвы Ивич и Ромеро вырвали стрелу из ноги часового, а Зверев и Китембо между тем строили различные предположения относительно того, что же произошло на самом деле.

– Очевидно, мы столкнулись с враждебными туземцами, – сказал Зверев.

Китембо уклончиво пожал плечами.

– Дай мне взглянуть на стрелу, – обратился он к Ромеро. – Может, она расскажет нам что-нибудь.

Мексиканец передал стрелу чернокожему вождю, который поднес ее к костру и стал внимательно рассматривать. Окружившие его белые с нетерпением ждали результата.

Наконец Китембо выпрямился. Лицо его сделалось серьезным, а голос, когда он заговорил, слегка дрожал.

– Худо дело, – сказал он, качая своей пулевидной головой.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Зверев.

– На этой стреле есть знак воина, которого мы оставили в базовом лагере, – ответил вождь.

– Но это невозможно! – вскричал Зверев. Китембо дернул плечом.