Неприятель стремится составить из лошадей и всадников сплошную заградительную стену, тогда как мы, атакуя и клиньями, и поодиночке, пытаемся проделать в ней брешь, вонзая наши копья в лица людей и в конские морды. Буцефал рвётся вперёд с яростью и мощью чудовища. Враги один за другим падают наземь, сражённые ударами в горло и шею, но и сами не остаются в долгу. Персидский дротик пронзает моё бедро. На моих глазах один из вражеских воинов, уже валясь с коня с рассечённой сонной артерией, успевает полоснуть кого-то из наших своим кривым мечом. Других поражают копья, вонзённые в кадыки или глазницы.

В этой схватке особо отличились Клит Чёрный и Филот. Филот убил Мегадата и Фарсина, сводных братьев царя, в то время как Клит пробился сквозь отряд, составлявший пятую часть царских всадников Дария. Славно проявил себя в тот день и Гефестион. Число убитых и раненых беспрерывно множится.

И тут, когда схватка достигает наивысшего накала, Дарий обращается в бегство. С того места, где идёт сеча, я его не вижу, и истина открывается мне лишь после того, как мы с Гефестионом, Теламоном и Клитом во главе ведущего клина царского подразделения «друзей» прорываемся к выступу, над которым ещё реют царские знамёна. Колесница осталась, накренившись набок. Я вижу брошенную, сильно накренившуюся царскую колесницу и на миг испытываю испуг: неужели царь убит? При мысли о том, что кто-то мог похитить мою славу, меня охватывает такая ярость, что я едва не валюсь с коня.

— Дарий! — слышу я собственный крик. — Дарий!

Как рассказали потом друзья, я метался по холму, словно в припадке безумия, тогда как мои более рассудительные спутники, спешившись, переворачивали и осматривали тела, дабы царь не остался незамеченным или, паче того, не оказался затоптанным.

В себя меня приводят слова Деметра, одного из моих телохранителей.

— Александр! — взывает он, подъехав и остановившись передо мной. — Царь персов бежал!

Деметр указывает в сторону тылового персидского лагеря.

— Люди видели его, он погонял коня так, что его плеть свистела.

И вновь на меня накатывает ярость, перемежаемая, впрочем, холодной досадой понимания. Мне внятна политическая необходимость бегства Дария. Эта игра называется «Убить царя»: кто вправе упрекнуть монарха в том, что он стремится не позволить обезглавить свою державу? Но все эти резоны ничто в сравнении с моим негодованием. Я возмущён не столько тем, что противник лишил меня почётной возможности убить или пленить его, сколько самим фактом его бегства. Тем, что он вообще смог бежать. Ты понимаешь?

Он царь!

Он должен стоять и сражаться!

Сам этот поступок — бегство — кажется мне таким извращением героического воинского идеала, что, на мой взгляд, представляет собой даже не преступление, но святотатство. Клянусь Зевсом, супруга и мать этого человека находятся в персидском лагере! Его младший сын тоже здесь: как может муж явить подобную «отвагу» на глазах близких?

Рядом со мной останавливается подъехавший Теламон. Он ранен копьём в бедро, кровь густо смочила попону его коня. Буцефал наступил на шип и слегка прихрамывает. Оставив Буцефала на попечение Теламона, я сажусь на его коня: бой тем не менее продолжается. Самых быстрых своих конников я посылаю к Пармениону, отряды которого на обращённом к морю крыле оказались в настоящем аду.

— Выкликайте повсюду, что царь Персии сбежал. Пусть противник увидит вашу радость. Даже если неприятель не поймёт ваших слов, он уловит ликующий тон, а наши солдаты воодушевятся, поняв, что победа скоро будет за нами.

Теламон, несмотря на рану, хочет присоединиться к погоне, но я приказываю ему не дурить и оставаться на месте. А сам, в сопровождении ближайших соратников, скачу вдогонку за Дарием, к находящемуся в пятидесяти стадиях вражескому лагерю.

Падение великого царства так близко, что я чувствую его в своих ладонях. В самом лагере царит даже не столпотворение, а сущий ад. Группа преследования составлена из царского подразделения «друзей» и половины амфиполитан с Гефестионом, Чёрным Клитом и моей «agema» — всего четыре сотни воинов. Вокруг нас клубится сотня тысяч врагов. Зрелище не поддаётся описанию, но все они пребывают в панике и помышляют лишь о бегстве. Немногие ведущие наружу тропы уже запружены лагерной челядью, забиты толпой провинциальных новобранцев, бежавших с поля боя десятками тысяч. Сзади на них напирают ещё более беспорядочные многочисленные толпы.

— Найдите царя! — кричит Клит. — Принесите Александру его кровавые яйца!

Умение захватывать среди охваченной паникой толпы пленных, устрашать их, допрашивать и получать нужные сведения представляет собой особое искусство. Всадники на полном скаку выхватывают из толпы отдельных людей, за волосы или за ноги оттаскивают их в сторону и заставляют буквально «выхаркивать» правду.

От лагерного евнуха мы узнаем, что Дарий на самом резвом скакуне в сопровождении своего брата Оксатра и сотни «родственников» умчался на север. Они опередили нас на время, достаточное, чтобы сосчитать до тысячи.

Мы продолжаем погоню за царём два часа после наступления темноты. Наконец, когда позади остаётся сто пятьдесят стадиев, а тьма сгущается так, что по дороге можно разве что ковылять пешком, приходится остановиться. Кони наши выдохлись настолько, что им необходимо дать отдохнуть, прежде чем они смогут нести нас назад. Всё это время мимо нас в темноте движется непрерывный поток беглецов из персидского лагеря.

Дарий ускользнул.

К полуночи мы по своим следам возвращаемся к холму над лагерем персов. Потери врага превосходят самое худшее, что я мог себе представить. С бегством Дария его армия сломалась и побежала. Как и следовало предполагать, овраги и лощины оказались для людей смертельной западней. Тысячи несчастных попадали в эти провалы и были затоптаны панически бегущей толпой. Расщелины величиной с небольшие стадионы доверху завалены трупами. Мёртвые тела видны повсюду, но большая часть людей погибла не под ударами наших копий, а в толчее и давке, как это случается, например, при пожаре.

Персидский лагерь находится в пятидесяти стадиях к северу от поля боя. Когда мы на своих чуть ли не загнанных лошадях добираемся до него, наши солдаты заняты его разграблением.

Меня охватывает отчаяние. Я хватаю первого малого, который попадается мне на глаза, десятника союзной кавалерии по прозвищу Дерюжная Торба. Плащ этого малого набит всяческими безделушками так, что даже дребезжит.

— Как это называется? — возмущённо спрашиваю я у него.

— Моя добыча, господин! — отвечает этот малый с весёлым смехом.

Вне себя от ярости, я направляю коня в лагерь. Горящие палатки и подводы освещают картину повального мародёрства. Лагерь был окружён рвом и частоколом, но для рвущихся за добычей солдат это не составило ни малейшего препятствия. Ничто не могло их удержать. Даже приказы командиров, даже мой гнев.

— Найти Пармениона, — приказываю я. — И командиров подразделений! Всех ко мне!