Дин надеялся, что господин посол понял правильно все его наставления, не поднесет государю неприличного подарка, не оскорбит поведением, хотя на неофициальной встрече ему простительны были бы кое-какие вольности и несоблюдение этикета. В Царский Город он отправился несколько раньше таю.

Вчера Дин отослал очередные два письма в Эгироссу – Волку и царевичу Ша. Впрочем, Волк сам намеревался вскоре приехать в Столицу, и обо всех своих успехах Дин должен был поведать ему при встрече. Еще одно письмо, состоящее всего из одного слова: «Пора», – под маленькой личной печатью, лежало в лаковом красном депешнике, приготовленном для голубя из Ашьина. Как только будет назначен день свадьбы – оно отправится в Ашьин и дальше, куда уговорено. А все остальное зависит от расторопности и ловкости устроителей переворота. И от того, насколько серьезно станет внимать разумным доводам, предложенным Дином, странное тайское посольство.

Для этого каждый шаг господина посла следовало держать под контролем. В истинной разумности людей, естество которых лишь наполовину является мужским, Дин сомневался. Всякий его взгляд был нацелен понять: не соврал ли Натаниэль Лаллем, не посмеялся ли над ним? Правда ли они двуполы? Все ли? Если да, то что они чувствуют в окружении нормальных людей? Любопытно ли им, как, например, любопытно Дину? Или им не слишком уютно?.. Чего только на свете не бывает. Единый – старый чудотворец…

Вчерашний разговор поразил воображение Дина настолько, что ночью ему приснился сон. В первой половине хороший: про то, как он сцапал Натаниэля Лаллема за его замечательный во всех отношениях зад. А во второй половине плохой – откуда ни возьмись вдруг появилась Каис и погналась за ним со сковородкой-лепешечницей в руке, как не раз бегала за пирожником Дамгаданом его вторая жена, дочь тестомеса Аари, Дину мачеха.

Дин проснулся в испуге, за три четверти стражи до рассвета, не выспался, не мог собраться с мыслями, думал не о том, о чем следовало думать во время утреннего доклада государю, и, в довершение всего, обнаружил, что разладилась логическая цепочка его знаменитых расчетов. Он упустил некоторые детали – зря понадеялся на память, не решился доверить расстановку бумаге – и не сделал нужных выводов.

Да государь и сам этим утром был хорош.

О том, что у государя бессонница и дрязги в семье, знал доподлинно каждый сплетник в Столице, но на памяти Дина император Аджаннар ни разу не срывал раздражения на приближенных. Кроме сегодняшнего утра.

Дин еще частично застал тот период, когда государь приучал себя к таргской внешней бесстрастности. Давалось это государю нелегко – ведь человек-то он был совсем не такой, на тарга не похож ни внутри, ни снаружи, пусть со временем у него и получилось себя переделать. Но сегодня с утра в нем вдруг прорвался годами сдерживаемый темперамент.

Государь перевернул чернильницу на двухсотстраничный доклад о северных территориях, составленный и переписанный собственноручно киром Наором, обозвал вступившегося за Наора государственного казначея халдой, помощников военного министра ленивыми свиньями, разжиревшими у государственной кормушки, а главу Торгового совета полудурком и кем-то там еще (даже воспитанный в лицейской казарме Дин нескольких слов не понял), все с истинно ходжерским красноречием и в лучших традициях своего неуемного папаши, который никогда никому не стеснялся сказать, что о человеке думает, и за словом в карман не лез. К счастью, государева вспыльчивость всегда вовремя гасла. Дав волю гневу, Аджаннар попросил у всех прощения, и Дина, жалко поджавшего хвост и спешащего поскорей закончить с докладом, слушал почти безразлично. Лишь в конце сделал замечание:

– Если б и ты завел песню о том, что мне пора или снова жениться, или узаконить наследование, я бы решил, что все при дворе сговорились против меня. Откуда у вас такая страсть – лезть в мою семейную жизнь и интересоваться, как я делю свое ночное время между женой и наложницами? Через месяц-другой на нашей северной границе будет стоять армия, и у меня нет времени на удовольствия и развлечения. Откуда же у всех остальных берется время договариваться меж собой и осаждать меня несвоевременными советами?..

Дин склонился еще ниже и произнес:

– У меня и в мыслях не было, мой государь. Я лишь нижайше осмеливаюсь напомнить вам о предложении, на которое вы не ответили мне вчера: поручить тайному сыску провести расследование по тайскому посольству. В целях безопасности государства важно было бы знать, откуда у них столько информации о Таргене.

– Нет, – раздраженно махнул рукой государь. – В расследовании нет необходимости. Их источники информации мне известны.

Дин счел за благо не привлекать более к собственной персоне высочайшее внимание и заткнулся, но именно в этом месте его логические расстановки дали трещину. Тайское посольство оказалось неверно учтенным фактором. Дин предполагал, что другие знают о таю меньше или, по крайней мере, не больше, чем он – и он ошибся. Было тут что-то подозрительное. По-видимому, выплывали наружу какие-то ходжерско-тайские махинации непроверенной давности, глубины и масштаба.

Не обернулась бы обманчивая доверчивость и безобидность пришлых странных существ таю какой-нибудь каверзой, на которые так способны женщины. Не испортили бы хитрые ходжерцы весь подготовленный план. Надо следить, следить, и еще раз следить…

* * *

Дорога к Царскому Городу заняла совсем немного времени. Ехать в тряской карете, запряженной живой тягловой силой, было непривычно и даже несколько страшно, хотя и неожиданно быстро. По мощенной каменными плитами старой дамбе вдоль Обводного канала, под грохот колес, свист кнута и дробь копыт экипаж двигался со скоростью не меньше сорока километров в час. Внизу мелькали пересечения людных улиц, роскошные усадьбы, величественные мосты.

Фай даже в общих чертах не мог себе представить встречу с полновластным хозяином этой страны. Какие уж там детали. Государь, несомненно, тарг. Судя по тому, что правит страной он более шестнадцати местных лет – скорее всего, немолод. Интересуется инженерным делом, всякими научными новшествами и поощряет изобретательство – видимо, человек технически образованный или, по крайней мере, понимает, что без научного прогресса социальный прогресс невозможен. Покровительствует искусствам – театру, музыке, литературе – стало быть, помимо всего, человек он весьма разносторонний. Собственного лица у государя нет – есть маска Справедливости. Это может быть и плохо, и хорошо. Зависит от того, как понимать Справедливость. Можно собственные интересы подчинять Справедливости, а можно – Справедливость своим интересам…

С обычаями, разговорным языком и бытом простого населения Столицы ознакомиться было легко. Город стоит на воде, и несколько зондов, запущенных в реку немного выше по течению, под видом обычного мусора проплыли Столицу насквозь. Большая часть их, правда, по недоразумению прошла одним и тем же маршрутом – мимо Речных Пристаней и Зеленного рынка, – но запас слов и поведенческих стереотипов они набрали достаточный для того, чтобы составить полноценный словарь и понять, как, попав в Столицу, вести себя пристойно, а как нет.