Мигель расстроился. Он понимал, сколько лишений и горя вытерпели его родные, чтобы собрать такую сумму, и опасался, что теперь им грозит нищета. К тому же этих денег могло хватить только на выкуп Родриго. Но его брат об этом и слушать не хотел.

— Эти триста дукатов — первый взнос за тебя, Мигель. Я без тебя никуда не уеду, — твердил он упрямо.

— Послушай, малыш, — сказал Сервантес, — ты должен вернуться домой. Мне нужно, чтобы ты был там. Я боюсь, что наша семья осталась без средств к существованию. Тебе придется позаботиться о ее благополучии. А обо мне не беспокойся. У меня есть новый план — на сей раз безупречный. Через три месяца буду и я на свободе. Обещаю тебе.

С большим трудом ему удалось уговорить Родриго уехать.

Вслед за Родриго покинул Алжир и дон Бертран.

— Я найду средства, чтобы выкупить вас, дон Мигель, — пообещал он Сервантесу при расставании.

— У меня другой план, — ответил Сервантес. — Я организую побег целой группы узников. Это не так уж сложно. Нужно только, чтобы через три месяца присланный вами корабль принял нас всех на борт в условленном месте.

Когда Сервантес подробно изложил дону Бертрану свой замысел, тот сказал:

— Ах, дон Мигель! Дон Мигель! Вечно вы заботитесь о других и никогда о себе. Но через три месяца корабль будет там, где вы сказали. Даю слово.

В трех милях от Алжира, между холмами и морем, находился земельный участок, принадлежащий пирату Ясину, который все не мог решить, что с ним делать. Почему-то именно здесь земля была покрыта обильной растительностью, в основном кустарниками и карликовыми деревьями. Поскольку собственность надо охранять, Ясин держал тут сторожем одного из своих рабов. Эту синекуру получил некий Жан из Наварры, неграмотный матрос с захваченного пиратами судна, беспечный недалекий малый. За него некому было заплатить выкуп, что обрекало его на рабство до конца жизни. Когда Сервантес изложил Жану свой план, тот с радостью согласился выполнить отведенную ему роль, несмотря на связанный с этим риск. Свобода манила и его. На этом участке находилась довольно большая пещера, покрытая разросшимися кустами, — естественное убежище, созданное самой природой. Жан углубил ее, расширил и сделал пригодной для приема беглецов.

А потом в Алжире каким-то странным образом стали исчезать рабы. Каждую неделю недосчитывались то одного, то другого. Самые тщательные поиски не давали результата. Их словно земля поглотила. Впрочем, так оно, в сущности, и было. Все они укрылись в пещере Жана, где свободно могли поместиться около двадцати человек. Сервантес строго-настрого запретил им покидать убежище до наступления темноты.

А в Алжире рвали и метали. Даже янычары были поставлены на ноги и рыскали повсюду. Подозрение, разумеется, пало на Сервантеса, но тот разгуливал по городу с самым простодушным видом, как всегда что-то писал и вообще был на виду.

Судно дона Бертрана ожидалось в условленном месте в конце сентября 1578 года. К этому сроку необходимо было завершить все приготовления. Сервантес был доволен, ибо дела шли прекрасно, и, самое главное, убежище не было раскрыто.

Возникла, однако, проблема с продовольствием. Слишком уж большие опасности связывались с регулярными походами в город, где беглецов не переставали искать. Каждый боялся взять на себя эту обязанность. И у всех отлегло от сердца, когда молодой флорентинец но прозвищу Дорадор, т. е. Золотильщик, добровольно вызвался каждые два дня совершать рискованные вылазки за провизией. Никто толком не знал, что собой представляет этот красивый молодой человек с простодушно-наивными голубыми глазами, но весь его облик внушал доверие.

Освобождение могло произойти в один из дней от 25 до 30 сентября — так Сервантес рассчитал с доном Бертраном. К этому сроку все было готово. Сервантес, за которым неусыпно следили, покинул город последним. Теперь их было пятнадцать человек в пещере. Оставалось только ждать и надеяться.

Корабль, точно призрак, возник в назначенном месте лунной ночью 3 октября, когда всякая надежда была уже потеряна. Это был люггер, походивший скорее на большую лодку, чем на корабль, с такой незначительной осадкой, что мог причалить к самому берегу. Условный знак был тут же подан. Беглецы упали на колени, простирая к судну руки. Многие плакали. Им казалось, что они уже слышат плеск весел. На форштевне уже можно было различить силуэт шкипера. Беглецы столпились у самой воды. Каждому не терпелось поскорее взойти на борт и почувствовать себя в безопасности.

— А где же Дорадор? — спросил вдруг Сервантес.

Как раз в это мгновение послышался шум, выкрики и топот ног. Из темноты возник Дали-Мами с целым отрядом янычар. Их вел Дорадор в красивом белоснежном тюрбане. Он находился рядом с Дали-Мами, который явно наслаждался открывшейся перед ним картиной. Судно, с которого заметили янычар, медленно удалилось. Это был полный крах.

— Будь ты проклят, иуда, — сказал Мигель Дорадору. — Предательство не принесет тебе пользы. С этого дня ты и года не проживешь.

Так оно и было. Не прошло и года, как Дорадор, презираемый всеми, даже турками, наложил на себя руки. Никто так и не узнал, что толкнуло этого человека на путь предательства, почему он буквально в последнюю минуту выдал своих товарищей.

— А ты не проживешь и недели, — выкрикнул впавший в ярость Дали-Мами. — Мне надоело тебя щадить. Я прикажу повесить тебя, а твоим сообщникам отрубят левую руку, чтобы они стали похожими на своего главаря. И пусть они проклинают тебя до конца своих дней.

— К чему вам портить товар себе в убыток? — спокойно ответил Сервантес. — Эти люди ни в чем не виноваты. Это я уговорил их бежать. Ни один человек не отважится на побег после моей смерти, и вам это отлично известно. Повесив меня, вы решите все свои проблемы.

Дали-Мами хотел что-то сказать, но осекся, махнул рукой и уже спокойным голосом приказал отвести всех в город.

«Когда жизнь подходит к последнему рубежу, она похожа на портрет, которому недостает завершающего мазка. Портрет почти готов, и вопрос лишь в том, останется он чьей-нибудь памяти или же исчезнет без следа», — записал Сервантес в своей тетради некоторое время спустя. После последней неудачи он впервые почувствовал, что смертельно устал и потерял веру в свою звезду. Ему ничего не удавалось, словно какое-то проклятие довлело над ним.

Правда, наказание и на этот раз оказалось не таким суровым, как можно было ожидать. Власти ограничились тем, что всех беглецов, включая и Сервантеса, перевели на тяжелые работы, где они трудились над возведением укреплений от зари до зари. Жизнью поплатился лишь Жан из Наварры. Его подвесили за ноги, и собственная кровь медленно задушила несчастного.

«Я и только я повинен в гибели этого человека», — подумал Сервантес, и у него заледенело сердце.

Прошло две недели, и Дали-Мами велел привести к себе мятежника, предварительно сняв с него оковы.

— Надеюсь, вы образумились, дон Мигель, — сказал он благожелательно. — К вашему сведению, я уже давно знаю, что вы простой солдат и что назначенная мной цена за вашу свободу — это вздор. Но знаю я также и то, что вы человек необычайный, отмеченный перстом пророка. И хотя вы этого еще не осознали, но в вас живет дух истинного мусульманина. Так покоритесь же воле Аллаха и примите ислам. Такие люди, как вы, нам нужны. Поверьте мне, вас ждут великие почести.