– Атас, обход!

Все мгновенно разбежались, попадав на свои шконки. Свеча будто сама собой потухла, оставив предательский запах тлеющего фитиля. Его и унюхала Бомба – здоровенная, с трудом протиснувшаяся в дверь прапорщица со зверским выражением, навечно оттиснутом на всегда недовольном лице.

– Кто тут свечки жжет?! – гулко грохотнул гулкий утробный голос. – Куда смотрит актив? Где старшина, где СПП?

Активистки голоса не подавали. С самого начала «проверки на вшивость» они тщательно делали вид, что спят крепким и глубоким сном.

– Смотрите! – пригрозила инспектор по надзору. – Еще раз шебурхнетесь, пять очков с отряда сниму!

– Повезло тебе, мурловка! – зло прошипела Лупоглазка. – Ничего, завтра продолжим!

Но завтра Светка подошла к Жало и Маркизе, курившим у ветхой, покрашенной поверх ржавчины пожарной бочки.

– Слышьте, пацанки, я в эту новенькую влюбилась, – сразу заявила она.

– Хочу взять ее «половинкой». А то год без «семьи» отчалилась, надоело...

Надо отметить, что атмосфера в женских колониях имеет свою специфику. То, что мужик может отбывать срок, считается в столетиями репрессируемой России делом обычным. Залетел по малолетке, освободился, отслужил в армии, поступил работать, снова залетел, вышел, женился, родил ребенка, возможно, опять залетел... В некоторых социальных группах отсутствие судимости у мужика расценивается как исключение из общего правила. На то он и мужик, чтобы сидеть. Он мотает очередной срок, а жена справно шлет посылки да приезжает на длительные свиданки, привозя домашнюю снедь да собственную волосатку. Пока это ей не осточертевает, но терпение у баб долгое, только к четвертой, а то и пятой отсидке рецидивист становится холостяком.

К бабам такой терпимости не имеет ни общественное мнение, ни сами мужики. Если женщина попала в зону, это считается позором и для нее, и для семьи, отбывает срок она, как правило, разведенкой. Поэтому компенсирует одиночество здесь же, сходясь с товарками в горькой лесбийской любви. Женские семьи в зонах бывают покрепче, чем те, что на воле, а уж страсти в них кипят на свободе невиданные. Убийства из ревности, самоубийства из-за неразделенной любви, изощренная месть сопернице...

На зоне для малолеток эти процессы выглядят особенно обостренно. Компенсируя отчужденность от общества, несовершеннолетние зечки придумывают свой мир, в котором они кристально чисты и ни в чем не виноваты. Приговор оказывается или злонамеренной козней врагов, или печальным и запутанным недоразумением, или результатом принятой на себя чужой вины. Лишение невинности в их рассказах происходило на крахмальных простынях в шикарном отеле или спальном купе бешено летящего в ночь курьерского поезда, по безумной любви к ослепительному и благородному красавцу.

Любовь здесь возводится на пьедестал, одна из распространенных татуировок – иконизированный образ возлюбленного с надписью типа: «Да святится имя твое, Толик». Влюбленную не смущает, что Толик – полудебильный наркоман с двумя судимостями, постоянный клиент венерического диспансера, давно забывший о ее существовании. Влюбленной нужен не столько Толик, сколько она сама, отраженная в Толике. И письма, которые она пишет себе от его имени, поддерживают ее силы и надежду на освобождение. Лесбийская семья на малолетке процветает еще сильнее, чем на взросляке.

Поэтому просьба Светки имела основания для понимания, хотя и вызвала раздражение у Маркизы:

– Тебе чего, правильных девчонок мало? Хочешь с офоршмаченной связаться?

– Ее не форшмачили! – быстро сказала Светка. Это было очень важно, и она оказалась права: приход надзирательницы накануне спас Зойку от перевода в категорию «чушек». Формально она осталась чистой.

– И верно, – неожиданно поддержала ее Жало, хотя на эту «неожиданность» Светка и рассчитывала: она знала, что Валька Русакова завидует внешности Маркизы, а потому испытывает к ней глухую, тщательно скрываемую неприязнь. – «На вшивость» она проверилась нормально, а что целка, так сама объявилась!

– Как сама? А кто у нее спросил? – начала заводиться Маркиза.

– Ты спросила, она ответила! – отрезала Гусакова повышенным тоном. Лицо ее покраснело. Кроме авторитета, здесь многое решала грубая физическая сила. А выстоять против Гусаковой шансов у Людки не было.

Маркиза выдохнула дым Светке в лицо и расслабилась.

– Харэ. Не будем «опускать». Пусть живет правильной девчонкой.

Судьба Зойки была решена. К неудовольствию «шкур», она осталась в чистой части отряда, поселившись над шконкой Светки. По установившейся традиции «правильные пары» не занимались сексом прилюдно: с верхней кровати спускались простыни и заправлялись под матрац нижней, образовывая шатер, с трех сторон закрывающий происходящее. С четвертой стороны находилась стена. Так создавалась иллюзия уединенности. «Влюблешки» обычно не делились на «ковырялок» и «давалок», почти все были «взаимщицами», поочередно выполняя то мужскую, то женскую роль. На жаргоне это называлось «синтетика».

Шатер из простыней не обладал звукоизоляцией. Горячие девчонки кричали, визжали и плакали за непрочными полотняными стеночками, сотрясая двухъярусную шконку так, что весь отряд мог на слух воспринимать подробности процесса их соития. «Страдалки» отчаянно завидывали и, забравшись под одеяло, занимались мастурбацией. Но правила приличия при этом не нарушались.

На виду использовали только «шкур». «Олег Иванович» раздевалась догола, обнажая криво вытатуированный внизу живота мужской половой орган, явно преувеличенных размеров, и вразвалку направлялась в «шкурный» куток, держа в руке деревянного двойника своей татуировки. Добычей кобла и отрядных «ковырялок» становились «машки» или «чушки», «задрочками», понятное дело, брезговали. На очередную жертву «Олег Иванович» набрасывалась как зверь: рычала, стонала, кричала, остервенело молотя деревянным пестиком в живой ступе, которая зачастую не выдерживала такого обращения и заливалась кровью.

Маркиза бесстыдно расставлялась на своей кровати, а одна или сразу две «шкурки» вылизывали ей чувствительные места. Ее это особенно не заводило, она только улыбалась презрительной улыбкой и, казалось, ловила кайф не от ощущений, а от унижения «чушек». Кстати, несмотря на влюбленность многих «правильных» девчонок, постоянной «половинки» у нее не было.

А Светка и Зойка не отличались особым темпераментом, поэтому никаких африканских страстей в их «семейном» шатре не разыгрывалось. Иногда для порядка лазали пальцами друг в друга, но постепенно перестали делать и это. Имитировать семейную жизнь, впрочем, было необходимо, поэтому они регулярно занавешивались и лежали голыми, вяло раскачивая шконку и перешептываясь «за жизнь».

Светка отбывала трешник, год она уже разменяла. Зойке предстояло размотать два года. В принципе они могли освободиться одновременно по сроку, если не уходить на УДО. Взысканий у Светки не было, и она подумывала о том, чтобы «откинуться» до срока, хотя у «правильных» девочек это считалось западло: надо отбывать срок «звонком» – сколько написали в приговоре, столько и отсидеть, чтобы не зависеть от ментов и не заискивать перед ними. Обе понимали: если Зойка останется одна, без поддержки, ей придется плохо.