Тут, не говоря ни слова, Крэнвел вдруг бросился вперед, одним прыжком нагнал его и нанес сильный удар по шее. Стэнли рухнул на асфальт. В затылок снова уперся ствол. Крэнвел, грозно возвышаясь над ним, проворчал:

– А ты у нас, как посмотрю, хитрожопый парень, а, Уэйд? Хитрил на суде. И теперь тоже. Таким уж, видно, на свет народился. И твоя мамаша была хитрожопой, просто уверен, и твои ребятишки тоже оба такие, голову даю на отсечение! Вся ваша порода! Тут уж ничего не поделаешь, верно? Но послушай меня, маленький хитрожопый ублюдок, тебя это не спасет. Ты у меня перестанешь юлить и выкручиваться. Понял, Уэйд?

Стэнли был потрясен, голова кружилась, все болело, на миг показалось: на этот раз не удержаться, его сейчас вырвет. Он не ответил, и тогда Крэнвел дернул его за воротник, рывком поставил на колени.

– Вам предоставляется последнее слово, адвокат Уэйд! Ну?.. – И ствол пистолета уперся ему в ухо.

– Не надо!.. – взмолился Стэнли. Он уже почти плакал.

– Это почему не надо, а? – прошипел Крэнвел.

– У меня семья. Пожалуйста, прошу тебя, не надо!

– Так и у меня семья, Уэйд. Ребятишки. Ты видел обоих. Дойл вел машину. А Майкла ты видел на суде, помнишь? Малыш, у которого голова не в порядке: ни машину никогда не сможет водить, ни ходить, ни говорить, ни есть и даже писать не умеет самостоятельно. Почему, адвокат Уэйд? Да все из-за твоего дорогого клиента доктора Трейна, гори он в аду синим пламенем!

– Мне страшно жаль. Нет, правда. Но я просто делал свою работу. Пожалуйста!..

Крэнвел сильно ткнул стволом, и голова Стэнли качнулась влево. Он весь вспотел, жадно хватал ртом воздух, никак не получалось подобрать нужных слов, чтобы спастись.

Крэнвел ухватил его за прядь редеющих волос и дернул с такой силой, что Стэнли взвизгнул.

– Вонючая у тебя работа, Уэйд, потому как вся построена на лжи, подкупе, сговоре, обмане. И никакого сострадания к бедным обиженным людям! Ненавижу твою работу, Уэйд, почти так же, как тебя ненавижу!

– Простите! Пожалуйста!

Крэнвел отнял ствол от уха Стэнли, прицелился вниз, на дорогу, в дюймах от головы жертвы, и нажал на спусковой крючок. Тишину, царившую вокруг, разорвал громоподобный выстрел.

Стэнли, в которого еще никогда не стреляли, взвыл от ужаса, боли, страха смерти и распростерся на асфальте. В ушах звенело, тело сотрясали судороги. Прошло несколько секунд, раскатистое эхо от выстрела утонуло в лесах. Еще через несколько секунд Крэнвел проворчал:

– А ну вставай, тварь!

Стэнли, целый и невредимый, но еще не уверенный в этом до конца, начинал постепенно понимать, что происходит. Он поднялся на ноги и теперь стоял, пошатываясь, все еще ловя ртом воздух, не способный ни говорить, ни слышать. А потом вдруг сообразил: он намочил штаны. Не смог контролировать мочевой пузырь. Прикоснулся к паху, провел ладонью по штанине.

– Описался, – насмешливо заметил Крэнвел. Стэнли слышал его, но казалось, голос доносится откуда-то издалека. Уши разрывались от боли, особенно – правое. – Бедняжка мальчик, да ты никак весь обмочился. Наш Майкл писается раз пять на дню. Иногда мы можем позволить себе купить памперсы, а иногда нет. А теперь вперед!

И Крэнвел грубо подтолкнул его в спину стволом пистолета. Стэнли споткнулся, едва не упал, однако удержал равновесие и, пошатываясь, сделал несколько шагов.

– Ты не готов умереть, – заметил Крэнвел.

Ну и слава Богу, едва не сказал Стэнли, но вовремя спохватился – уж очень не хотелось снова выслушивать все эти сентенции на тему хитрожопости и прочего. Сунул палец в правое ухо, покрутил там в надежде избавиться от звона. Промокшие брюки неприятно холодили ноги.

Они шагали в молчании еще минут десять, несчастному Стэнли это время показалось вечностью. Но вдруг за поворотом дороги он увидел огоньки, а потом и небольшой домик в отдалении. Стэнли сразу прибавил шагу, решив, что Крэнвел не осмелится стрелять в него из опасения, что кто-то может услышать.

Дом оказался небольшим кирпичным строением, стоял ярдах в ста от дороги. К нему вела дорожка, присыпанная гравием, под окнами – аккуратно подстриженные кусты. Вдоль дорожки и во дворе были беспорядочно припаркованы четыре автомобиля, точно хозяева покинули их, торопясь на ужин. Стэнли узнал «форд»-пикап, которым управлял Дойл. Машина стояла возле гаража. Под деревом курили двое мужчин.

– Сюда, – сказал Крэнвел. Взмахнул пистолетом и подтолкнул Стэнли к дому. Они прошли мимо курильщиков. – Гляньте, кто тут у меня!

Мужчины выпустили густые клубы дыма и промолчали.

– Он от страха описался, – добавил Крэнвел, точно это могло рассмешить их.

Они прошли по двору, затем – мимо входной двери, мимо гаража, зашли за дом, и там, в глубине заднего двора, Стэнли увидел неказистую непокрашенную дощатую пристройку, напоминавшую раковую опухоль, выросшую на доме. К основному строению она прилепилась так, что с дороги ее видно не было. Кривые окошки, трубы, тонкая дверь и вообще вид нежилой. Точно комнатушку эту пристраивали наспех, кое-как.

Крэнвел ухватил Стэнли за шею, уже покрывшуюся синяками, и подтолкнул к двери.

– Сюда, – буркнул он, и пистолет вновь подсказал направление. Вместо крыльца со ступенями к двери вел дощатый настил для инвалидной коляски, такой же шаткий, как и все строение. Дверь отворилась изнутри. Их уже ждали.

Восемь лет назад, когда шел суд, Майклу было всего три года. И продемонстрировали его суду лишь раз – во время заключительного и весьма эмоционального выступления его адвоката. Судья разрешил ненадолго вкатить коляску в зал, на всеобщее обозрение. На мальчике была пижама, большой нагрудник, на ногах ни носков, ни башмачков. Крупная, неестественно вытянутая голова свешивалась набок. Рот открыт, глаза, напротив, закрыты. Крохотное бесформенное тельце неестественно скрючено. Мозг его был поврежден. К тому же ребенок был слеп и, по прогнозам врачей, мог прожить еще несколько лет, не более того. Жалкое то было зрелище. Впрочем, как позже выяснилось, у жюри присяжных оно особого сострадания не вызвало.

Стэнли вынужден был вместе со всеми смотреть на несчастного ребенка, но когда Майкла увезли, снова принялся за дело. Он был убежден, что никогда больше не увидит этого мальчика.

Но он ошибся. Потому как теперь перед ним предстала слегка укрупненная версия Майкла, но при этом еще более жалкая. На мальчике были пижама и нагрудник, ноги босые – ни носков, ни ботинок. Рот открыт, глаза закрыты. Казалось, на его лице лишь большой выпуклый лоб, частично прикрытый густыми и встрепанными черными волосами. Из левой ноздри тянулась пластиковая трубочка, исчезающая неведомо где. Руки согнуты в запястьях, колени подтянуты к груди. Живот непомерно большой. На какую-то секунду Стэнли вспомнил жуткие снимки голодающих детей Африки.

Майкл находился на старой кровати, списанной, по-видимому, из какой-то больницы. Он сидел, подпертый подушками и пристегнутый широким ремнем, что тянулся через грудь. У изножья кровати стояла мать, изможденная, измученная долгими страданиями женщина, имени которой Стэнли никак не мог вспомнить.