Ублюдок, наконец, вышел. А я обхватила себя руками и съехала на пол по стене. Я отказывалась верить в то, что услышала.

Не знаю, как я сдержался.

Огден протиснулся в дверь, а у меня было лишь одно желание — приложить о стену его лысеющий затылок. И я мучительно жалел, что Огден не был мне ровней. Чистокровный свободный имперец — этого было ничтожно мало, чтобы опуститься до мордобоя. Но хотелось так, что чесались кулаки.

Он понял неладное уже по одному моему взгляду — слишком хорошо знал. Сжался, подтянул руки, превращаясь в уродливого испуганного грызуна. Глаза бегали, а лицо покрылось испариной и лоснилось. Знал ли он причину? Возможно, догадывался. Точнее, наверняка. Никогда не поверю, что этот делец, знающий дом от и до, что-то упустил. Хотя бы не предугадывал. И тем нелепее казался его поступок.

Он присеменил к моему столу, поклонился так низко, будто хотел вымести волосами пол. Наконец, разогнулся, но так и остался сгорбленным, сжатым.

— Вы звали, мой господин…

Я вцепился в подлокотники кресла. Чтобы не сорваться.

— Теперь рассказывай все.

На его лице сначала отразилось непонимание, потом испуг:

— О чем вы хотите услышать, ваше сиятельство.

Я подался вперед:

— О том, как и где принц Эквин видел мою рабыню.

Клянусь, он задрожал. Лицо мертвенно побледнело, но следом налилось кровью, став пунцовым. Зеленая мантия добавляла нездоровые отсветы. Вены на висках вздулись. Мне казалось, его вот-вот хватит удар, и это не было игрой. Наконец, он взял себя в руки:

— Это случилось сразу после вашего отъезда, ваше сиятельство.

— Я уже догадался. И теперь хочу услышать правду, которую ты скрыл от меня, Огден. Скрыл… Имея умысел.

Его будто ударило током. Он вздрогнул всем рыхлым телом, с неожиданным проворством обогнул стол и повалился мне в ноги, хватаясь за сапоги. Это было… омерзительно. Недостойно.

— Умоляю, простите меня, мой господин. Все мои помыслы, все мои поступки служат лишь благу вашего высокого дома. Вашему благу, ваше сиятельство, благу вашего высокородного сына и наследника.

Огден вел себя дико. Он был виноват — это бесспорно. Но он был свободным имперцем, имеющим высокое положение. Он мог опуститься передо мной на колени, но даже в этом жесте должно быть достоинство. Мы все перед кем-то склоняемся, признавая силу и власть. Лишь Император от этого избавлен. Но всему есть предел. Не каждый раб позволит себе такие жесты, какие позволял мой управляющий. Я был о нем лучшего мнения.

Я убрал ногу, освобождаясь от его цепких пальцев, чувствовал брезгливость:

— Как моему благу может служить вранье?

— Не вранье! — Огден отчаянно тряс головой, все еще стоя на коленях. — Не вранье, мой господин! Я лишь пытался сохранить мир в вашем доме. Уберечь от разлада с вашим высокородным сыном. Я пекся о вашем покое.

— О моем покое? Кому ты служишь, Огден? Мне? Или, может быть, моему сыну? Вы сговорились за моей спиной?

Он качал головой так, что можно было ожидать, что она отвалится:

— Что вы, мой господин! Господин Невий ни о чем не просил меня. Ни единым словом. Я лишь пекся…

— О собственной заднице. Ты совершил ошибку — не уследил. Ты совершил глупость — умолчал, хотя дело касалось принца Эквина. Теперь прикрываешься заботой о высоком доме!

Я поднялся, толкнул кресло и отступил назад, подальше от Огдена, но тот полз за мной, энергично работая локтями, и пытался ухватиться за край мантии.

— Я виноват, ваше сиятельство. Во всем виноват. Но я никак не мог допустить, чтобы вы, мой господин, и господин Невий поссорились из-за какой-то девки. Из-за рабыни.

Я сжал зубы так, что они едва не крошились:

— Поднимись.

Он покачал головой:

— Не поднимусь, мой господин. Без вашего прощения не поднимусь.

Я уже не сдерживался. Сгреб его за шкирку, поднял на ноги одним рывком и прижал к стене:

— Эта рабыня, эта девка носит моего ребенка. И если я счел ее достойной, значит, и ты не смеешь говорить о ней подобным образом.

Я не удержался, и все же приложил его о стену. Тут же отдернул руку, чтобы не соблазниться вновь. Инстинктивно вытер ладонь о мантию, будто запачкался. Огден не достоин таких жестов. Он сполз по стене и снова ухнулся на колени:

— Прощения, мой господин. Об одном прошу — о прощении. Не из корысти. Ни по злому умыслу… Ваше сиятельство! Из любви к вашему высокому дому. Клянусь!

— Замолчи!

Это напоминало отвратительный спектакль. Он твердил одно и то же. Я отвернулся, чтобы не видеть его, пошел к окну. Но слышал, что Огден ползет следом. Ткань шуршала по полу, будто какая-то тварь копошилась в песке.

— Мой господин! Я умру вдали от вас. Я ничто без этого дома. Я родился здесь. Я вырос здесь. Я всю свою жизнь посвятил служению вашему сиятельству. Я свободен по рождению, но я ваш самый верный раб. Самый преданный из всех. Я оступился, мой господин, совершил ошибку. Но из одного лишь желания сохранить мир в этом доме. Не прогоните!

Я все же повернулся:

— Мир? Ты в уме, Огден? Поднимись, имей достоинство.

Он, наконец, поднялся. С трудом, с усилием. Сгорбился, поджал руки, опустил голову. Молчал.

— Отвечай: как и где принц Эквин увидел мою рабыню?

Он опустил голову:

— В покоях господина Невия. Господин Невий нарочно отослал меня. Я и подумать не мог, что он способен нарушить ваш запрет и взять рабыню из вашего тотуса. Прежде такого никогда не было. Я виноват, мой господин, я не уследил. Это моя вина.

Он согнулся дугой, выглядел таким жалким, что на него было противно смотреть. Не думал, что Огден способен так унижаться. Пусть даже передо мной. Теперь я смотрел на него совсем иными глазами.

— Что было дальше?

— Она сбежала, мой господин. Прямо из покоев. А после я сказал господину Невию, что рабыня больна. Чтобы уберечь. — Он покачал головой: — Она не пострадала, ваше сиятельство. — Голос был едва различим, а последнее слово осталось лишь немым шевелением губ.

Я кивал, глядя, как цветные огни лаанских светильников отражаются в лысеющей макушке Огдена. Нежно-розовой, как сырая капанга.

— Это был подарок, Огден. Подарок моего сына принцу Эквину. Его высочество лишился подарка, но не пожелал об этом забыть. Он требует эту рабыню. А я был вынужден категорично отказать, как ты понимаешь.

Огден решительно поднял голову и, наконец, открыто посмотрел мне в лицо.

— Мой господин, дайте мне шанс доказать, что я ваш самый преданный слуга.