— Впереди, за этими стенами, нас ждет новая жизнь! — говорил Маниус. — Это обещаю вам я, бывший Член Совета Семерых, который не смог смотреть на мучения Фелидии. Я отказался от всего, что имел во имя перемен. Перемен к лучшему! И пусть вас не пугают тем, что Совет — детище Богов. Боги не терпят измывательства над Фелидией. Боги сами требуют от нас перемен, а Совет этого не приемлет! Боги на нашей стороне, воины! Это очевидно! Великие Законы трактуются не верно, мы исправим это! Помните, воины, помните, чему вы клялись! Не жалеть жизней во имя Фелидии, повиноваться Главам! Ваши Главы здесь, рядом с вами. Они идут на Аборн и зовут вас за собой. Вперед воины! Без сомнений, без укоров совести уничтожайте каждого, кто воспротивится освобождению нашей страны от гнета несправедливой власти. Мы дали время укрыться мирным жителям, остались только враги. Не жалейте, как не жалели никогда. Во имя славы, величия и благополучия Фелидии сокрушите, раздавите отступников! За Фелидию! За нашу Родину!

Конь встал на дыбы, разбил копытами воздух и пронзительно заржал. Так был дан сигнал к атаке. Так началась битва, которая навсегда осталась в памяти великой страны. Последний бой Старой Фелидии.

Как началась битва? Вооруженная, ощетинившаяся пехота Фелидии, подстегнутая приказами своих Глав, воодушевленная глубоким воем труб, двинулась на штурм около полудня. Она чеканила шаг, выбивая подошвами устрашающий металлический ритм. Глотки их содрогались от резких синхронных выдохов. Сильные руки, привыкшие к тяжести оружия, на уровне груди держали круглые, на половину прикрывающие туловища, деревянные щиты. В решающий миг, приблизившись к заветной черте, за которой совсем недавно спасались несчастные аборнцы, воины остановились, припали одним коленом к земле. Щиты взлетели в воздух, сомкнулись над головами за долю секунды до того, как на стенах кто-то скомандовал: «Стрелы!»

Таланий вскинул руку с зажатым в ней эфесом. Стальное лезвие меча рассекло голубизну неба, указало путь. Повинуясь призыву, как один поднялись горбатые луки, в солнце уставились серебристые жала быстрых стрел. Команда… Одно слово… Тугие тетивы дрогнули, отпущенные сильными руками. Стрелы рванулись вверх, стремясь пробить облака, но стальные клювы потянули к земле, на головы врагов. Шальным, свистящим роем они затмили солнце, нарисовали дугу и обрушились на осаждавших. Врезались в крепкое дерево щитов, одни отскочили, другие вонзились, но бреши не нашла ни одна.

Бронированный зверь пехоты, лысеющий дикобраз, с усилием поднялся, уже медленней, но по-прежнему уверенно продолжил свой путь к заветной цели.

— Стрелы!

И снова застучали по щитам требовательно и недовольно остроносые наконечники.

Крики, шум, режущие сознания приказы. Пустота вместо мыслей. Стрелы защитников настойчиво бились в преграду, но не могли ее сокрушить. Вдруг пехота остановилась, по сигналу разошлись щиты, выпустив далисских стрелков. Быстрые, меткие, воспользовавшись паузой пока защитники накладывали стрелы и поднимали луки, лучники сделали только один залп, после чего снова спрятались под щитами.

Таланий не видел, скольких потерял. Слышал только короткие крики сорвавшихся со стен, но продолжал командовать.

Обстрел пехоты ускорился, не позволяя им лишний раз выпускать своих лучников и замедляя продвижение. Но запасы аборнских стрел быстро иссякали, а пехотинцы могли долго сидеть без ущерба под своей деревянной броней. Таланий приказал остановиться и ждать… Когда масса рассыплется на крупицы и в дело пойдут припрятанные лестницы, когда, как насекомые, враги полезут на стены, намереваясь их преодолеть.

Но пехота стояла, ожидая чего-то непонятного. Изредка, между враждующими сторонами неуловимо, со свистом, проскакивали стрелы, забирая чью-то жизнь или больно рассекая тело. А потом случилось то, что предугадать не мог даже повидавший жизнь Таланий.

Пехота разошлась слишком неожиданно. Воины, как будто выждали нужный момент, получили немой приказ, подались в разные стороны и с оглушительными криками, стремясь заглушить страхи, ринулись толпой на стены. Они пробивались, прикрывая головы щитами, пропускали вперед воинов с лестницами. Защитники отвечали им стальным дождем. Крики, вопли, кровь на серых, холодных, безразличных камнях. Длинные лестницы взлетали, упирались в стены и, опрокинутые, почти сразу падали. Но не всегда… Пехотинцы цеплялись за перекладины устоявших и устремлялись на стены. Добирались до вершины единицы и там же, не сходя с места, завязывалась схватка на мечах. Противники остервенело рубили друг друга, будто ненавидели всю жизнь, мстили за самые страшные прегрешения. До смерти, до тех пор, пока поверженный труп не разбивался вдребезги о мостовую Аборна.

После очередной схватки Таланий на миг опустил меч, вздохнул глубоко, подарив себе паузу. Обернулся на восток и почувствовал, как от ужаса, с легким, неуловимым треском, седеют его темные волосы. Вдруг стало ясно: этот штурм, атаки, обстрелы, пролитая кровь, стоны раненых, смерти, — только короткая сценка. Ее задача притянуть внимание, отвлечь от приближающегося кошмара.

Он не шел, а ехал, катился, громыхал огромными грубыми колесами. Мощные тяжеловозы гнули в затянутые в хомуты шеи, тужились, с трудом переставляли копыта, скрипели пристегнутые оглобли. Лошади, привыкшие к тяжелой работе и свистящим кнутам послушно, боязно прижимая уши, тянули повозки, груженные круглыми, отшлифованными камнями размером в человеческий рост. Управляли животными по три возницы на повозку, люди, больше походившие на груду обтянутых одеждой мускулов. Короткие треугольные шеи, обнаженные жилы, синие канаты вен, выпирающие из-под слоновьей кожи, плотные плиты пресса, кулаки — булавы. Беспредельно сильные, но неповоротливые. Они должны были совершать немудреные действия — кормить каменными горохом монстров, что ползли следом. Деревянных чудовищ, которых прежде Фелидия не знала.

Грубая основа, нагромождение колес и шестеренок, сплетение цепей и веревок, и, смотрящая в небо, огромная петля. Катапульты… Таланий застыл, молча наблюдая за приближением этого орудия уничтожения, и ощутил, как от сердца к горлу ветвится колючий иней.

Но бездействовать было предательством. Таланий хотел себя подбодрить, прогнать страхи, но не успел — в спину, ровно между лопаток предательски и подло вонзилось зазубренное острие. Оно порвало кожу, рассекло мышцы, остановилось возле взволнованного, неистово колотящегося сердца. Пожар развернулся в груди, заволок дымом легкие. Таланий вздохнул в последний раз, покачнулся, обернулся к городу, который поклялся защищать. Перед глазами таяли улицы, дома, громады дворца и храма.

— Все!

Уставшее слово сорвалось с губ само собой, вырвалось птахой и унеслось прочь, забрав с собой душу Талания, Главы Защитников Аборна.

Линвард не считал сколько стрел выпустил, скольких сбил с приставленных к стенам лестниц или взмахнул мечом. В бою его тело существовало само по себе, подчинялась настолько молниеносным решениям, что захоти Линвард вспомнить о них, он бы не смог. Все перемешалось: защитники, пехотинцы, красные пятна и всплески, крики, громкие приказы, блеск солнца, воздушные поцелуи ветра. Все существовало и мерещилось одновременно, было важным и бестолковым. Мир замкнулся в плотный пузырь, внутри которого бушевало сражение. Стенки его истончались и лопались изредка, и вот тогда Линвард замечал больше того, что находилось от него на расстоянии десяти шагов. Он видел бесконечные орды нападающих, что текли с холмов, с оголенными мечами, поднятыми щитами, развевающимися на ветру плащами, подобно крыльям сумеречных мотыльков. Они кричали, каждый свое, и разрозненные возгласы липли друг к другу, забивая собой стоны смертельно раненых в бою. На зеленых холмах, где-то далеко, алел недосягаемый шатер, и Линвард знал — возле его порога стоит белоснежный конь, на спине которого с торжеством взирает на гибель Аборна один человек. На ненависть к нему у Линварда не было ни сил, ни возможности. Линвард бился… за свой город, за Аборн, за Азею, за Эльду, за ее детей…