Ситуацию в Боливии можно сравнить с положением человека, страдающего раком. Он знает, что ему предстоит крайне опасная и мучительная операция монетарной стабилизации и неизбежный ряд других процедур. Но у него нет выбора.

Корнелиус Зондаг, американский экономический советник в Боливии, 1956 г.

Разговоры о раке в политическом дискурсе поддерживают фатализм и оправдывают жесткие меры, а также усиливают широко распространенное убеждение о том, что эта болезнь неизбежно приводит к смерти. Идея болезни никогда не бывает невинной. Но можно доказать, что метафора рака сама по себе чревата геноцидом.

Сьюзен Сонтаг «Болезнь как метафора», 1977 г.

В 1985 году Боливия оказалась под действием той демократической волны, которая пронеслась над развивающимися странами. Восемнадцать из двадцати пяти предшествовавших лет боливийцы прожили под гнетом различных диктатур. А теперь страна получила шанс самостоятельно выбрать своего президента на всенародных выборах.

В тот момент управление экономикой Боливии представлялось не столько наградой, сколько наказанием: государственный долг страны превосходил весь национальный бюджет. В 1984 году, за год до наступления демократии, администрация Рональда Рейгана поставила страну в крайне тяжелое положение, заставив боливийское правительство пойти на беспрецедентную атаку крестьян, выращивавших зеленые листья коки, из которых производится кокаин. Это превратило значительную часть Боливии в военную зону и не только ударило по торговле кокой, но и перекрыло источник примерно половины доходов от экспорта страны, вызвав экономическую катастрофу. Как отмечала газета New York Times, «когда в августе армия вошла в Чапаре, перекрыв путь наркодолларам, ударная волна этого события моментально потрясла черный рынок валюты... не прошло и недели после захвата Чапаре, как правительству пришлось снизить официальную стоимость песо более чем вдвое». Через несколько месяцев инфляция усилилась десятикратно, и тысячи людей покинули страну в поисках работы в Аргентине, Бразилии, Испании и Соединенных Штатах.

В этих критических обстоятельствах, с инфляцией в 14 тысяч процентов, Боливия подошла к своим историческим выборам 1985 года. Выборы были соревнованием двух известных жителям страны людей: бывшего диктатора Уго Бансера и бывшего законно избранного президента Виктора Паса Эстенсоро. Они набрали почти одинаковое количество голосов, так что конечное решение должен был принять Национальный конгресс, хотя команда Бансера была уверена в своей победе. Еще до объявления результатов эта партия пригласила малоизвестного 30-летнего экономиста Джефри Сакса для разработки экономического плана преодоления инфляции. Сакс был восходящей звездой экономического отделения Гарварда, он получал всевозможные академические награды и был одним из самых молодых штатных профессоров университета. За несколько месяцев до того группа боливийских политиков посетила Гарвард и увидела Сакса за работой: их впечатлила его бравада — экономист заявил, что мог бы остановить их инфляцию всего за один день. Сакс тогда был мало знаком с экономикой развивающихся стран, но, как он сам говорил, «я полагал, что знал почти все, что нужно знать» об инфляции.

На Сакса произвели глубокое впечатление мысли Кейнса о связи между гиперинфляцией и распространением фашизма в Германии после Первой мировой войны. Условия мира, навязанные Германии, вызвали тяжелый экономический кризис, в том числе гиперинфляцию, достигшую в 1923 году 3,25 миллиона процентов; — через несколько лет это положение усугубила Великая депрессия. При уровне безработицы в 30 процентов и общем недовольстве, направленном на неведомый глобальный заговор, страна оказалась благоприятной почвой для нацизма.

Сакс любил напоминать предупреждение Кейнса о том, что «нет другого столь хитрого и эффективного средства лишить общество его опоры, как обесценивание валюты. Этот процесс запускает все скрытые силы экономических законов, ведущие к разрушению». Сакс разделял мнение Кейнса о том, что священный долг экономиста — подавить эти разрушительные силы любой ценой. «Кейнс научил меня одному, — говорил Сакс, — это глубокая печаль и чувство опасения, что все может пойти совершенно неверным путем. И какой невероятной глупостью с нашей стороны было оставить Германию в таком отчаянном положении». Сакс также говорил журналистам, что жизнь Кейнса, чуткого к политике, много повидавшего на свете, — это образец для его собственной карьеры.

Хотя Сакс разделял взгляды Кейнса на возможность экономики победить бедность, он также был продуктом Америки Рейгана, где в 1985 году в самом разгаре была контрреволюция Фридмана против всего, что представлял Кейнс. Идеи чикагской школы о превосходстве свободного рынка быстро стали не подлежащим сомнению учением для элиты экономических отделений ведущих университетов США, включая Гарвард, и Сакса это, без сомнения, также коснулось. Он восхищался Фридманом за его «веру в рынок, за непреходящую верность правильному обращению с деньгами», что «куда правильнее, нежели туманные аргументы структуралистов или псевдокейнсианские речи, которые мы так часто слышим в развивающихся странах мира».

«Туманные» аргументы, о которых говорил Сакс, десятилетие назад в Латинской Америке подавляли силой: это убеждение в том, что для преодоления нищеты на континенте необходимо разрушить колониальные структуры собственности путем земельной реформы, защищать торговлю и предоставлять субсидии, национализировать природные ресурсы и развивать кооперативный стиль работы. На это у Сакса не было времени. Хотя он почти ничего не знал о Боливии и ее долгой колониальной эксплуатации, о подавлении недовольства ее жителей и трудных успехах революции 1952 года, он был убежден, что Боливия страдала не только от гиперинфляции, но и от «социалистического романтизма» — от той же иллюзии девелопментализма, которую предыдущие поколения экономистов, обучавшихся в США, хотели искоренить в странах южного конуса.

Представления Сакса кое в чем расходились с доктриной чикагской школы: он верил, что программу свободного рынка надо поддерживать, облегчая долговую зависимость и оказывая щедрую помощь. Молодому гарвардскому экономисту казалось, что одних невидимых рычагов рынка недостаточно. В итоге это мнение заставило Сакса расстаться с коллегами — сторонниками более радикального капитализма — и посвятить свои усилия исключительно вопросам экономической помощи. Но до этого оставались еще долгие годы. В Боливии смешанная идеология Сакса приводила к удивительным противоречиям. Сойдя с борта самолета в Ла-Пасе и впервые вдыхая разреженный воздух Анд, он воображал себя новым Кейнсом, который приехал спасти боливийский народ от «хаоса и беспорядка» гиперинфляции. И хотя ключевое положение кейнсианства гласило, что в странах с глубоким падением экономики необходимо использовать деньги для ее стимуляции, Сакс пошел в противоположном направлении. Он посоветовал правительству умерить свои расходы и повысить цены в самый разгар кризиса — журнал Business Week, говоря о Чили, назвал этот рецепт «миром безумного доктора, который сознательно вызывает депрессию».