Фальрах покачал головой. А затем негромко рассмеялся.

Ему начинал нравиться этот кобольд. Но можно ли доверять ему?

— Ты самый хитрый и мужественный кобольд, которого мне доводилось встречать.

— Что ж, будем считать это комплиментом. — Облон поднял голову, посмотрел на эльфа и широко улыбнулся. Затем указал вперед, на берег небольшого ручья, протекавшего неподалеку от деревни: — Вот хорошее место для разговора. Тут никто не помешает.

Неглубокий поток, который кобольды высокопарно называли рекой, сверкал серебром в сиянии ночных звезд. В негромком плеске воды было что-то умиротворяющее. Фальрах вынужден был признаться себе, что здесь лучше провести ночь, чем на краю утеса. Они уселись на берегу. Облон вынул из тыквенной бутыли деревянную пробку.

— Кукурузная водка! Если выпить достаточно, то спать будешь хорошо, и не важно, какие заботы тревожат тебя. — Он поднес к губам бесформенный плод и отпил. Затем глубоко вздохнул. — И горло можно сжечь, и голову! — И протянул эльфу бутыль.

Фальрах принял ее и с сомнением понюхал варево. Но что ему терять? И тоже сделал глоток. Горло обожгло словно раскаленными угольями. Несмотря на то что он почти ничего не выпил, возникло ощущение, что он не может дышать.

— Хороша, правда?

Фальрах не был уверен в том, что сумеет удержать в животе кобольдское варево. Вместо того чтобы ответить, он только кивнул, что, похоже, совершенно удовлетворило собутыльника. Облон сделал еще глоток, затем скрестил руки за спиной и стал смотреть на звездное небо.

— Женщины — это самое чудесное, что может приключиться с нами. Они — соль жизни.

Эльфу вспомнилась исхудавшая фигура, ждавшая в доме Облона. Наверное, эта женщина не стара. Но полная лишений жизнь на краю пустыни не могла не оставить неизгладимых следов.

— Когда я выпью немного кукурузной водки, а потом займусь с ней любовью, то сплю так глубоко и спокойно, как сытый новорожденный. На пару часов можно забыть все тревоги. Фиранди — женщина очень страстная. В нашей хижине я не осмеливаюсь противоречить ей. — Сделав еще один глоток водки, Облон протянул эльфу бутыль.

Фальрах подхватил тыкву. Второй глоток обжигал уже не так сильно, как первый. Спросил себя, не обретет ли забвения и он. Пусть даже на пару часов.

— Что у тебя за печаль, а, великан? Я имею в виду, эта баба… Твоя спутница. Она слишком велика. И у меня такое впечатление, что командует она не только в вашей хижине.

С этим нужно что-то делать! Если дать бабам слишком много свободы — сплошная головная боль получится. Но когда я вижу, как ты на нее смотришь… Мне кажется, ты совершенно искренне и глубоко влюблен в нее. — Он усмехнулся. — Вы любили друг друга страстно. И так долго, как бывает только тогда, когда любовь свежа. А потом ты сидишь вечером у пропасти и выглядишь так, как будто собираешься прыгнуть вниз. Чего тебе еще в жизни надо? Что с тобой? Сегодня ведь был один из хороших дней! Ты что, слеп, раз не видишь этого?

— Она со мной… — Нет, называть это любовью он бы не стал. Но что можно сказать кобольду? Поэтическое описание он наверняка не сумеет оценить и, возможно, даже не поймет.

— Я понял, что ты хочешь сказать. Давай дальше!

Фальрах откашлялся. Может быть, он уже слегка опьянел?

При нормальных обстоятельствах он никогда не стал бы говорить об этом.

— Она назвала меня именем другого.

— Ну и что?

— Ты что, не понимаешь? Она думает о другом, в то время как я…

— Мне кажется, проблема скорее у другого. Он ей нравится, но развлечься с ним она не может. Ты б лучше меньше ломал себе голову над этим и пожинал богатые плоды, которые дала тебе судьба.

— Все это не так просто, — возмутился Фальрах.

— Да уж конечно! Может быть, дело в ваших больших великанских головах, что вы мыслите настолько запутанно? Как ты относишься к тому, чтобы убить другого, когда встретишь его в следующий раз? Но смотри, чтоб твоя баба ничего не узнала. Скажу я тебе, в некоторых вопросах женщины могут быть очень злопамятны!

— А ты что, когда-нибудь…

Вместо ответа Облон только широко усмехнулся. А затем вынул из горшка, который вынес из драконьего черепа, что-то сморщенное и темное и принялся жевать. Звук был такой, как будто между зубами он перемалывает косточки маленького зверька.

— Впрочем, в моем случае это не поможет. Мужчина, о котором она говорила, уже мертв.

Облон непонимающе развел руками.

— Тогда я не понимаю, в чем проблема.

— Дело в том… Когда она смотрит на меня, то видит мертвеца.

— Нет, нет! — Кобольд замахал руками. Он ведь не понимает! — Это ты себе придумал, великан.

— Все именно так! Я узник в теле мертвеца. Я…

Облон перестал жевать и пристально посмотрел на него.

— Не понял юмора, — наконец проворчал он с полным ртом.

— Это не юмор! Слушай!

Фальрах рассказал ему всю историю, и шаман ни разу не перебил. Когда эльф закончил, Облон долго смотрел на него, нервно теребя кончик носа.

— Значит, ты дух, — наконец произнес он.

— Нет! — возмущенно возразил Фальрах.

— Почему? Ты мертв, ты же сам только что рассказывал.

Значит, ты дух. Не пытайся отговариваться! Все совершенно ясно!

— Ты не понимаешь…

— О, как раз напротив. Духи — моя работа. Я шаман!

— Нет никаких духов!

Облон звонко рассмеялся.

— И это говорит дух, — выдавил он из себя. — Великан, у тебя чудесное чувство юмора.

С Фальраха было довольно. Он хотел уйти, но кобольд схватил его за руку.

— Да брось, оставайся. Я не хотел тебя обидеть. Вот, попробуй это! Нет ничего лучшего под кукурузную водку.

— Что это?

— Сушеная мякоть кактусов. Хороша, пока есть достаточно зубов.

Фальрах нерешительно просунул пальцы в горшок и выудил оттуда сморщенную полоску непонятного цвета. Понюхал. Мякоть кактуса источала очень легкий пряный запах. Он посмотрел на Облона. Похоже, кобольду это не вредит. Он весит по меньшей мере вдесятеро больше малыша. Вряд ли кусочек этой штуки свалит его.

— Значит, ты не дух, — вернулся к разговору Облон.

Фальрах кивнул и положил сушеное нечто себе в рот. На вкус было даже не противно. Во рту появилось теплое приятное ощущение. Миг спустя ударило в голову. А затем показалось, будто на языке и между зубами у него что-то мохнатое. Очень странно!

Облон протянул тыквенную бутыль. Эльф отпил. Водка убрала мохнатость. Теперь он расслабился.

— Олловейн и я — это одна и та же душа.

Говорить было трудновато. Язык спотыкался о слова, в которых было больше одного слога. Фальрах улыбнулся про себя. Забавно он стал вдруг разговаривать.