слове» публиковал маленькие фельетоны под псевдонимом «Эхо» и статьи по деревенским вопросам за подписью «Безземельный».

Крепкий кружок самарских журналистов, в который входили между другими Горлицкий, Борецкий, Валентин Петров, Григорий Петров-Скиталец, Антонов, издавал сатирические журналы, заглавия которых, по условиям тогдашнего времени, то и дело приходилось менять: «Горчишник», «Хлыст», «Плетка», «Шмель», «Стрела». Корелин активно сотрудничал в них. Кроме того, в 1913—1914 годах был фактическим редактором журнала «Кооперативная жизнь», издателем которого числилась его жена.

С началом первой мировой войны Корелина как ополченца призвали в армию. В марте 1917 года, когда его часть находилась в крепости Керчь (Крым), Корелина гарнизон крепости избрал товарищем председателем Керчь-Еникальского центрального военно-исполнительного комитета. Но в августе его, больного, эвакуировали в московский госпиталь. Поправившись, он поехал в отпуск в Ставрополь на Волге. Здесь встретил начало октября 1917 года. Корелина избрали председателем союза фронтовиков и направили в уездный военный комиссариат представителем рабоче-солдатского контроля.

Было тогда такое время: и сказка скоро сказывалась, и дело скоро делалось.

Уездный военный комиссар Буянов оказался предателем — организовал боевые дружины против большевиков — и был разоблачен Григорием Ивановичем да счастливо сбежал. Корелину пришлось стать начальником красноармейского штаба охраны, а затем организатором советского аппарата в Ставропольском уезде.

30 мая 1918 года Ставрополь заняли чехо-белогвардейские части. Квартиру Корелиных разгромили, жену посадили в тюрьму. Сам он успел эвакуироваться в Симбирск, где его отряд влился во 2-ю дивизию 2-й армии. Григорий Иванович стал редактировать штабную газету «Борьба».

В марте 1919 года Корелин возвращался в Ставрополь, но колчаковские банды заняли Прикамье, и пришлось ему задержаться в Казани.

Этой же зимой командование Трудармии командировало Корелина обследовать состояние промышленности и кооперации в семи прикамских уездах. Вспомнилось старое увлечение — занялся организацией кооперативных аппаратов по всему Прикамью, вплоть до реки Вишеры.

Лишь в 1922 году удается вернуться на литературную работу — в пермских газетах «Звезда» и «Страда», в сарапульском «Красном Прикамье», в ишимском «Серпе и молоте» и, наконец, в газете «Красный уралец» в г. Верхнеуральске. В марте 1935 года, став инвалидом второй группы, Григорий Иванович вышел на пенсию.

Литературная деятельность Г. И. Корелина не ограничилась газетной работой. В 1900—1911 годах были изданы его книги: «Тайны Иверского монастыря» и «В самарских трущобах»; в 1916 году в Керчи — книга «В тылу» и сборник рассказов, а в 1925 году в Сарапуле вышла «Памятка кооператора», экземпляр которой Григорий Иванович подарил мне в октябре 1936 года.

Со встречи с Григорием Ивановичем прошло более тридцати лет. Образ его в моей памяти стал уже нечетким. Помню, что это был утомленный годами и жизнью человек. Работал он, по тогдашней терминологии, защитником, то есть адвокатом. Одевался очень небогато; «душа» просилась уже на покой, а отдыхать некогда, и Григорий Иванович продолжал работать — и для заработка, и в силу привычки к литературному труду. Он подарил мне рукопись своей пьесы из судейского быта. Рукопись я передал в Челябинскую библиотеку вместе с другими многочисленными материалами. Сохранилась ли она там?

ОДИССЕЯ СТАРОГО ПОЛИГРАФИСТА

Люблю беседовать с бывалыми людьми. Иной и не знаменитый и не именитый, а сколько интересного и важного услышишь от него. А запишешь его рассказы и видишь, как это порой расширяет наше представление об эпохе, о людях.

В разные годы мне нередко доводилось встречаться с одним таким бывалым человеком, свердловским полиграфистом Александром Павловичем Засыпкиным. Я с интересом слушал его неторопливые, обстоятельные рассказы о своей жизни, богатой всякими событиями. А после его ухода старался записать их возможно подробнее. Так вот и родилось это краткое жизнеописание одного из рядовых «великой армии труда».

* * *

Печатник Засыпкин встал рано, успел наскоро закусить и, уходя на работу, сказал сыну:

— Санька, обед сегодня принесешь ты.

В полдень парнишка уж стоял у дверей в типографию Левина, где работал отец.

— Дяденька, позови мне папку, Засыпкина, — попросил он проходившего мимо рабочего.

— А сам-то что не заходишь?

— Больно уж там шумно, да дышать тяжело.

Вскоре вышел отец и принял от парня узелок с едой.

— Постой тут немного, я скоро.

Минут через десяток вернулся и подал узелок. Вроде тот же, а вроде и нет.

— Видишь, на бульваре будка стоит? В ней дедко, передай ему этот узелок. Да держи крепче, он тяжелый…

Санька выполнил все в точности, не интересуясь, что в узелке и зачем его нужно передать старику сторожу.

Только после революции узнал он, что в узелке был типографский шрифт для подпольной партийной типографии. И таких узелков парень передавал старику не меньше десятка, а сторож уж знал, куда их направить.

На том месте, где теперь сквер на площади Труда, до 1930 года стоял Екатерининский собор, а напротив него — двухэтажное здание церковноприходской школы, в воскресные, двунадесятые и прочие праздники учителя в обязательном порядке водили ее учеников в собор к службам.

Из соборных святынь особенно чтился «ковчежец» — богато украшенный снаружи ящичек. В нем хранились мощи — «локоток» чудотворца Симеона Верхотурского. На крышке ящичка было небольшое круглое отверстие, в нем и виднелся розовый «локоток», к которому верующие прикладывались губами.

Ребятишки интересовались — неужели и впрямь это локоть старца, умершего много лет назад?

Однажды — это было году в девятьсот седьмом-восьмом — Саша Засыпкин говорит товарищам:

— Погодите, ребята, как нас поведут в собор, я попробую куснуть «локоток».

И попробовал. Вышли ребята из собора и давай допрашивать Засыпкина:

— Ну, что там, из чего он, «локоток»-то?

— Да просто крашеный воск!

Ребята опешили: значит, это не мощи, тело святого, а грубая подделка, обман.

История эта не осталась незамеченной. Началось следствие: кто да кто это сделал? Но сколько учителя ни бились, виноватого товарищи не выдали.

В 1911 году Саше Засыпкину исполнилось двенадцать лет. Отец говорит:

— Ну, Санька, надо в работу впрягаться…

— Папка, я в наборщики пойду…

Отцу представилась его типография: на улице обильно светит солнышко, через окна льются столбы лучей, а в них видны тучи кружащихся серебрушек — свинцовой пыли. И в таком-то воздухе Санька будет работать вместе со взрослыми рабочими по двенадцати часов каждый день! Нет, нет, тут ему, худенькому парнишке, не выдержать…

В тогдашнем Екатеринбурге была литография красноуфимского первой гильдии купца Судакова. Помещалась она во дворе дома купца Жукова (на Пушкинской улице, № 3, где сейчас столовая). У Сашиного отца здесь имелись друзья, через них и устроил он сына в литографию — все же воздух тут другой, чем в типографии.

Литография без заказов не стояла, хозяин ее, с хороших доходов, решил выстроить собственное здание; подмазав кое-кого в городской управе, он