Натан поднялся со ступеньки и, прихрамывая, вошел в хижину. Он не пожелал Джозефине спокойной ночи, просто закрыл за собой дверь. Джозефина разгладила юбки ладонью, отошла от хижины Натана и поднялась по тропинке. Ее ноги тонули в грязи, когда она то шла, то бежала к дому.

Сегодня ночью. Сейчас.

Слова Натана не поколебали ее. Свобода – странная штука. Взять кур – свободны ли они, когда бегают по двору, тряся глупыми головами? А лошадь, у которой в зубах удила? А Миссис – она свободна? Но о чем еще мечтать? У Джозефины была одна мечта: о месте, где она могла бы сидеть и смотреть на поле, или на птицу в полете, или на человека и думать о линиях, о том, как запечатлеть все это карандашом, углем, тушью или красками. Просто посидеть одной, чтобы никто не пытался забрать ее время, ее мысли, плоды ее разума и рук. Как это еще можно назвать, если не свободой? Никто не добирается до свободы, сказал Натан, но Джозефина ему не верила.

Ее голова была ясной, походка – уверенной. Ночной воздух, холодная влажная земля, частица луны, просачивающаяся сквозь полосатые облака, – все так, как должно быть. Кричала сова, и за всеми ночными звуками слышался приглушенный плеск речного потока. Каждый шаг в последний раз уводил ее от хижин к дому. Больше никогда не подниматься на ступени черной лестницы, не открывать эту дверь с ржавым засовом и треснувшей ручкой, не прикасаться к разделочному столу в порезах от острых ножей и с въевшейся свиной кровью. Успокоиться, услышать свое учащенное дыхание, успокоиться. Никогда больше не чувствовать под ногами этот твердый, холодный каменный пол. Никогда не вдыхать здешний воздух, мертвый воздух, который колом встает в горле и заставляет глаза плакать, неподвижный, пыльный воздух, который висит вокруг красивой мебели и потрескавшегося фарфора и, кажется, полон теми, кто жил здесь до нее. Всеми, кому дом дал приют и кого проводил в могилу.

В кухне Джозефину ждал беспорядок, который она сама устроила, когда готовила хозяйке ужин, гора грязного белья в корзине и остывающий очаг. Она прошла мимо и поднялась по лестнице.

Подойдя к чердачным ступенькам, Джозефина услышала доносившиеся из студии скрип половиц и шорох. Она повернулась и увидела свет из-под закрытой двери. Миссис. Миссис, должно быть, проснулась.

Джозефина колебалась. Лестница близко, Джозефина почти готова к побегу. Сейчас она может уйти, не обращая внимания на Миссис, действовать осторожно, выйти за дверь быстро и тихо. Но Миссис может позвать ее – и что тогда? Если Джозефина не ответит, вдруг Миссис пойдет в хижины? И попросит Джексона о помощи? Или подождет, пока вернется Мистер, а затем отправит его искать Джозефину? Сколько у нее будет времени?

Джозефина открыла дверь студии, и ее накрыла волна духоты. Окна были закрыты, в камине горел огонь. Миссис стояла в ночной рубашке перед мольбертом с натянутым холстом, в руке у нее была кисть, с которой капала красная краска.

– Миссис, уже поздно. В комнате душно. Вы должны беречь силы, так сказал доктор. Пожалуйста, давайте я уложу вас в постель.

– Но мне было так холодно в постели, Джозефина, – капризно, как ребенок, сказала Миссис. Она не повернулась к Джозефине. – Мне нужно было согреться.

– Миссис, я принесу еще одно одеяло. Пожалуйста, пойдемте со мной. – Джозефина тоже говорила с Миссис, как с ребенком, – терпеливо и спокойно.

– Но посмотри. Я должна закончить, смотри. – Миссис указала на холст перед собой: натюрморт – картофель и каштаны, яблоко и две груши, сгруппированные без симметрии и изящества. – Я столько всего не закончила. Вот это, я должна закончить только это.

– Тише, завтра у вас будет время, и послезавтра.

Миссис Лу отвернулась от холста, и в свете горящего огня ее лицо казалось одновременно темным и ярким.

– Джозефина, завтра я умру. Я чувствую это. У меня мысли путаются, мне больно здесь, и здесь, и здесь. – Миссис коснулась шеи, лба, груди. – Я должна кое-что сказать тебе, Джозефина, и ты меня за это возненавидишь. Боюсь, ты меня возненавидишь, и что бы я сейчас ни сделала, это не спасет меня.

– Миссис, спасение ждет нас всех, – сказала Джозефина, думая о Лотти, о ее вере в то, что это правда.

– Да? Правда, Джозефина? – Миссис рассмеялась, ее настроение изменилось, Джозефина увидела, что ее глаза заблестели и она сглотнула слезы. – Ты об этом понятия не имеешь. Для тебя даже нет Бога, никогда не было. Я надеялась, что ты прочитаешь Библию, поэтому и научила тебя грамоте. Я хотела, чтобы ты поняла естественный порядок, что Бог хочет, чтобы мы все знали наше место в жизни. Но ты отказалась от Него.

Миссис уронила кисть на пол. Она упала с тихим шелестом, разбрызгав красную краску на лодыжки Миссис, на пол, на стену.

– Тише, – сказала Джозефина, стараясь скрыть разочарование в голосе. Ей все больше хотелось убежать из этой комнаты, пока не вернулся Мистер, пока до рассвета еще далеко. – Миссис Лу, идите спать.

– Да, отведи меня в постель, мне нужно вернуться. Я не могу больше терпеть. Джозефина, я должна тебе кое-что сказать. Должна сказать.

Они вышли из студии, Миссис тяжело опиралась на плечо Джозефины, ее ноги заплетались. Джозефина привела Миссис в спальню и уложила ее. Грудь Миссис вздымалась, волосы были влажными от пота, щеки покраснели. Джозефина взяла одеяло из сундука у подножия кровати и поправила постельное белье, аккуратно натянув второе одеяло до подбородка Миссис Лу. Обе молчали. Только скрипы и стоны засыпающего дома.

Когда Джозефина встала, чтобы уйти, Миссис схватила ее за руку.

– Джозефина, я должна попросить у тебя прощения. Я не могу покинуть мир без этого. Пожалуйста, пожалуйста.

Джозефина остановилась и снова села на кровать. Она почувствовала прилив сил, как будто стояла в студии с кистью в руке, а Миссис заглядывала ей через плечо, затаив дыхание, наблюдая за каждым мазком.

– Но почему, миссис? За что мне вас прощать? Вы всегда были так добры ко мне.

– Правда, Джозефина? Ты правда так думаешь? Ты ведь знаешь, вот это все… это не мое. Я даже не могу принести ребенка в этот мир. У меня никого не было, кроме тебя, и я знаю, что ты собираешься бежать. Я знаю, ты скоро меня покинешь. Я не скажу Роберту. Я не скажу ни одной живой душе. – Миссис резко повернула голову в сторону, подставив Джозефине покрасневшую опухоль. – Почеши, пожалуйста, ладно? Зудит невыносимо.

Джозефина вспомнила паренька в поле: доброе дело в память об умиравшем парнишке. Джозефина вытянула руку Миссис и направила ее.

– Видите, миссис, вы можете достать. Вот. – И ногти Миссис заскребли по опухоли.

– Джозефина. Спасибо. Спокойной ночи, дорогая. Иди. Теперь можешь идти. – Миссис закрыла глаза, ее дыхание выровнялось.

Глядя, как Миссис Лу засыпает, Джозефина вдруг почувствовала самую настоящую ярость: Миссис разрешила ей бежать, как будто это было в ее власти. Миссис будет руководить даже ее побегом? Как будто зрячий нищий крадет у слепого. Джозефина почувствовала, будто в ее груди образовался провал, бездна, которая становилась шире с каждым вздохом, и тьма этой бездны проникала в комнату. Глаза Миссис трепетали под тонкой кожей век, и Джозефина спрашивала себя, что ей снится, – наверное, воспоминания об обедах и богатом папаше, о Мистере, ухаживающем за ней с букетами, о проповедях Папы Бо и его обещании небесного искупления всем им, всем, кто покорится воле Господней. Джозефина занесла руку над ртом и носом Миссис, пальцы над самой кожей, так, что ладонь ощущала ее тепло и влажное дыхание. Задушить Миссис ничего бы не стоило. У нее нет сил сопротивляться, и никто ничего не услышит. Из груди Джозефины исходила тьма, и на мгновение она позволила духу мщения завладеть ею. Джозефина никогда раньше не чувствовала ничего подобного и теперь была захвачена этой волнующей силой ненависти.