Особая ставка при этом делалась на народы республик Северного Кавказа и Средней Азии, которые должны были стать окраиной будущей германской колониальной империи на востоке Европы, — в противоположность Украине, Белоруссии и прибалтийским республикам, территории которых должны были быть подвергнуты тотальной германизации (так, например, по замыслу Гиммлера намечалось выселение 75 % белорусов с занимаемой ими территории, а остальные 25 % подлежали онемечиванию)[204].

Надо признать, почва для подобных расчетов немецких идеологов восточной политики оказалась весьма благоприятной, поскольку в эмиграции как грибы после дождя росли самые разнообразные комитеты, партии и движения. Не прекращали политической деятельности и главы независимых республик, существовавших в период с 1918 по 1921 год. Это Расулзаде Эмир Бей — президент Азербайджана, Ной Жордания — президент Грузии, Джабаги Васан-Гирей — президент Северокавказской республики. С ведома Гитлера в Германии были созданы всевозможные национальные комитеты: северокавказский, туркестанский, татарский, калмыцкий, карачаевский, кабардино-балкарский, азербайджанский, армянский, грузинский и многие другие. Руководители украинского комитета называли себя Центральной радой, а в Белоруссии роль комитета сначала играла созданная немцами «Самопомощь», а впоследствии — Центральная рада. Некоторым народам немцы разрешили даже сформировать национальные правительства, которые, разумеется, комплектовались исключительно с одобрения немецких властей. Достаточно значительную роль в этой борьбе «независимостей» за благосклонное отношение немецкой политической и военной элиты играли и многочисленные казачьи эмигрантские организации самого разного толка.

В начале войны с СССР, согласно директиве начальника Штаба Верховного главнокомандования Вооруженных сил Германии по вопросам пропаганды, немецким войскам всячески рекомендовалось подчеркивать, что «противником Германии являются не народы Советского Союза, а исключительно еврейско- большевистское советское правительство со всеми подчиненными ему сотрудниками и коммунистическая партия… необходимо подчеркивать, что германские вооруженные силы пришли в страну не как враг, что они, напротив, стремятся избавить людей от советской тирании»[205]. «Мы, — заявил 16 июля 1941 года на совещании с руководителями Рейха Адольф Гитлер, — однако, отнюдь не желаем превращать преждевременно кого-либо в своих врагов. Поэтому мы пока будем действовать так, как если бы мы намеревались осуществлять мандат. Но нам самим при этом должно быть совершенно ясно, что мы из этих областей никогда уже не уйдем. Исходя из этого, речь идет о следующем: 1. Ничего не строить для окончательного урегулирования, но все подготовить для этого. 2. Мы подчеркиваем, что приносим свободу»[206]. Подобная пропаганда должна была способствовать быстрейшему распаду Советского Союза на отдельные марионеточные государства и в то же время скрыть истинные намерения немцев относительно будущего страны.

Несмотря на такую пропагандистскую установку, немцы на первых порах не прилагали никаких особых усилий для того, чтобы привлечь народы СССР к активной борьбе на стороне Германии. Это казалось немецкому руководству излишним, ведь оно было уверено в том, что война будет скоротечной и помощь «туземных» легионов не потребуется. Участие в войне представителей советских народов (в особенности славян) под какими-либо политическими лозунгами, будь то борьба за уничтожение большевизма или восстановление национальной независимости, выглядело в свете объявленных Гитлером целей просто немыслимым. Неслучайно на том же июльском совещании фюрер недвусмысленно заявил: «Ни о каком возникновении вооруженной силы западнее Урала больше никогда не может быть и речи, даже если за это нам придется воевать целых сто лет… Жизненным принципом должно быть и оставаться на веки веков: никому, кроме немца, не дозволено носить оружие! Это особенно важно, даже если на первый взгляд кажется более легким привлечь к военной помощи какой-либо чужой, побежденный народ. Это ошибка! Однажды он, безусловно, нанесет нам удар в спину. Только немец может владеть оружием, а не славянин, не чех, не казак, не украинец!»[207]

Однако уже с первых дней войны, вне зависимости от политических установок гитлеровского руководства, германские вооруженные силы столкнулись с проблемой необходимости привлечения в свои ряды советских граждан.

Несмотря на то что Гитлер в целом крайне отрицательно относился к возможности использования славян в войне на стороне Германии, он не возражал против предложения представителей вермахта и Министерства по делам оккупированных восточных территорий о создании боевых частей из представителей тюркских и кавказских народов (так называемых Ostlegionen). Более того, фюрер серьезно надеялся на поддержку этих народностей, да и всего исламского мира, в дальнейшей борьбе за мировое господство. Уже 17 декабря 1941 года в специальной директиве вермахта было разрешено формирование: «Туркестанского легиона», состоящего из туркестанцев[208], узбеков, казахов, киргизов, каракалпаков и таджиков; «Кавказского мусульманского легиона», состоящего из азербайджанцев, дагестанцев, ингушей, чеченцев и лезгин; «Грузинского легиона»; «Армянского легиона»[209].

Наряду с тюркскими и кавказскими народами особым расположением определенной части гитлеровского окружения пользовались казаки. Будучи уникальной в своем роде социальной и культурной общностью с вновь проявившимися в период революции и Гражданской войны тенденциями к национально-государственному обособлению, довольно значительная часть казачества зарекомендовала себя непримиримым врагом большевизма и поэтому с самого начала войны привлекла внимание офицеров вермахта и чиновников из восточного министерства. Не последнюю роль в возникновении этого интереса сыграли и постоянные контакты лидеров казачьей эмиграции (в первую очередь Краснова, Шкуро, Науменко, Глазкова) с влиятельными германскими кругами. Во многом именно благодаря этим противоречивым фигурам казакам и удалось занять в глазах нацистских лидеров особое место. Тем не менее в начальный период войны отношение к ним часто менялось. Это было связано прежде всего с тем, что в нацистском руководстве долго не было полной ясности, станут ли нужны казаки как союзники или нет.