получил за неё премию, купил холодильник, женился и, успокоившись на достигнутом, стал писать копии со своей картины, с выгодой продавая их разным организациям. Ему бы следовало писать что-нибудь новое. Все говорили ему об этом: и отец, и жена, и брат, и сестра, и старая тётка, но он, несмотря на свою талантливость, ничего не понимал и по-прежнему пёк копии, как блины. Приближалась очередная выставка, на которую нужно было представлять работы, он же за всё это время не написал ни одного нового шедевра. Засев в самый последний момент за мольберт, он намалевал на скорую руку какую-то чепуху, послал на выставку и с треском провалился со своим новым «шедевром» под занавес.

В следующей комедии он вынырнул уже в образе знатного шофёра, зачинателя движения стотысячников, впервые наездившего на автомобиле сто тысяч километров без аварий и капитального ремонта. Опять, значит, блеск славы, портреты в газетах, сидение в президиумах… Результат – безмятежное почивание на лаврах. Движение, так успешно начатое нашим героем, росло и крепло, уже многие шофёры наездили без аварий по двести тысяч километров, один даже умудрился наездить триста, а наш Старый хрыч как застрял на ста тысячах, так и не двигался с места. Он, как было сказано о нём в пьесе, «зажирел характером» и «ехал затылком вперёд на подножке собственного движения». Все вокруг говорили ему, что нельзя успокаиваться на достигнутом, но он никого не хотел слушать и твердил своё: «Я начал. Я двинул. Я толчок дал». Наконец он задумал жениться, и всё дело устраивалось как нельзя лучше, но невеста узнала, что он уже четвёртый год едет на подножке и затылком вперёд глядит, и всё дело разладилось. Потерпев аварию в личной жизни, бедный инициатор движения понял, что кругом был не прав, и горько раскаивался.

Впрочем, девушка всё равно согласилась выйти за него замуж, да было поздно, так как пьеса на этом кончилась, а в следующей комедии наш герой отколол такой номер, что ни о каком замужестве уже нечего было и думать.

Представьте себе, сам превратился в женщину. Нарядился в трикотажную кофточку и юбку, пробрался на текстильную фабрику, устроился там директоршей и начал выпускать ткани таких убийственных расцветок, что кони шарахались в стороны, мухи на лету мёрли, а у людей перехватывало дыхание, как только эта материя попадалась им на глаза. Все говорили директорше, что надо выпускать ткани многоцветные, красивые, с тонким художественным рисунком. Да где там! Директорша, как в бытность свою на обувной фабрике, только и делала, что твердила, будто вытащила фабрику на своём горбу из прорыва и теперь план, дай бог каждому, выполняется на все сто сорок процентов. «Тебе лишь бы процент! – стыдила её старушка мать. – Все магазины завалены твоим хламом. Уж очень ты вознеслась. Не назад, а вперёд глядеть надо». Но директорша даже родную мать не послушалась. Тогда эта принципиальная старушка пожаловалась на неё заместителю министра. Вот до чего дошло! Заместитель министра вызвал строптивую директрису в министерство и предупредил, что, если она не оставит своих художеств, её уберут с фабрики.

Пришлось Старому хрычу осознать свои ошибки и спешно перековаться на новый лад. Должно быть, он поработал на славу, так как очень быстро получил повышение и уже в следующей комедии сам стал не более не менее как заместителем министра. Эвон куда хватил! Забравшись на такую высоту, наш герой снова зазнался, купил ещё один холодильник, оторвался от масс, стал зажимать критику и пить боржом. Куда бы он ни поехал, следом за ним обязательно везли ящик с боржомом. Все действующие лица только и делали, что твердили: «Не отрывайся от масс! Не зажимай критику! Не пей боржом!» Но он никого не слушался, продолжал пить боржом и говорил: «Чего вы лезете в мою душу со своими нравоучениями? Кто вам дал на это право?» В результате он, по его же собственному признанию, стал расти не ввысь, а вширь, обюрократился, превратился в шляпу и ротозея, окружил себя свояками, знакомыми и каким-то Жорой, который хапнул двадцать вагонов строевого леса и тридцать тонн цемента, после чего нашего бедного замминистра освободили от обязанностей и послали на работу куда-то в район.

Продолжение этой печальной истории мы увидели в следующей комедии. Очутившись в районном центре, наш герой стал грубым и раздражительным. Свою жену он называл теперь не иначе, как шельмой, дурой и чёртовой куклой. Для подчинённых ему председателей колхозов у него не было иных слов, кроме как: «Я цацкаться с вами не буду! Я вам сабантуй устрою! В порошок сотру! Блин сделаю! Дух вон и жилы на телефон!» И откуда только таких слов набрался! Как и в предыдущих случаях, когда он выполнял план за счёт снижения качества продукции, он и на этот раз решил идти не прямым путём, а каким-то кривым, загогулистым. Вместо того чтоб сдавать государству хлеб, он набрал где-то фиктивных квитанций и вышел на первое место, сдав государству вовсе не хлеб, а просто кукиш. Эта, если можно так выразиться, негоция была разоблачена прокурором ещё до полного её завершения, и пьеса на этом кончилась.

После знакомства с прокурором наш герой уже не брался за дела в районном масштабе, а появлялся лишь в ролях директоров мелких фабрик, заводов, небольших учреждений, научно-исследовательских институтов, мебельных комбинатов, игрушечных фабрик, где старался всё сделать не как получше, а как полегче, на худой же конец воровал чью-нибудь диссертацию, присваивал чужое изобретение или ставил обманным путём спортивный рекорд.

В последний раз мы его видели в качестве директора дома отдыха горздравотдела. В этом доме отдыха он чувствовал себя как рыба в воде. Однако страшно даже подумать, какой отпечаток накладывает на человека его профессия! Отъевшись на казённых харчах, наш герой разбух, как насосавшийся крови клоп, лицо его побурело, набрякло и, казалось, вот-вот лопнет. Он нарядился в какой-то невозможный зелёный пиджак и совсем уж невыразимые небесно-голубые брюки. Подобострастно вертя ногами в красных полуботинках, он юлил перед жёнами ответственных работников, приехавшими в дом отдыха. Стараясь выслужиться перед ними, он то и дело принимался плясать, словно шансонетка из кабаре, и, даже стыдно сказать, пел куплеты какого-то пошленького содержания:

Вы поймите, в самом деле,

Без знакомств нам не прожить,

В курбюро, и в промартели,

И в райфо, и жилотделе

Надо их заполучи-ить.

Все отдыхающие делились у него на две группы. Перед одними он лебезил, подхалимничал, подличал и кормил их клубникой, к другим же относился наплевательски и не