— И был большой сход, и одни братья стали обвинять других братьев в том, что они подло, знаешь, — он сжал левую руку в кулак, дважды бахнул им по спинке стула и добавил в голос горечи, — знаешь, подло так, как змеи кусают со спины, кидают своих земляков. И почти началась война между тейпами, и брат убил брата, но тогда один мудрый сказал: давайте найдем того русского кяфира и спросим за все. А потом сядем и обсудим вот это все и вот это все.

Второй чеченец перестал раскачиваться, опустил голову и прикрыл ладонью глаза.

— И когда нашли кяфира, — старший повысил голос и стал рубить воздух ребром ладони, — он тоже, как и ты, пес, и как пес, про которого ты сказал, что он из сказок дервишей, стал, сука, оправдываться, что он не вор и не преступник. Называя ворами тех, кто сделал авизо.

Чеченец встал, подошел к раковине, достал оттуда чашку, дважды ополоснул ее, наполнил и выпил в три-четыре глотка. Второй чеченец вопросительно посмотрел на него и, получив одобрительный кивок, достал сигарету. Я вспомнил, что приговоренные к смертной казни имеют право на последнюю затяжку, и тоже закурил. Хорошо бы жена задержалась у родителей до ночи. А еще лучше — до утра. Вова хоть и психопат, но не убил ни меня, ни ее. Эти убьют несомненно. Почему-то захотелось кваса. А еще в туалет. Перед глазами встала квасная бочка, из тех, что были в нашем детстве, школьный туалет, Витька Мохов, который туда карбид кинул, еще кто-то тогда говорил, что лучше бы дрожжи, а я не стал уточнять, чем лучше, и кинул по пачке в каждый унитаз, на двух этажах, и что потом началось. И если вспоминать арабские сказки, то сейчас немедленно должен появиться джинн и спасти Синдбада-морехода, то есть меня. Хотя какой я Синдбад??

— А не помнишь ты, что судья сказал, потому что, вонючий ишак, ты не можешь знать, что судьей был я! — внезапно заорал чеченец, швырнув чашку в раковину, где она немедленно превратилась в черепки. — И тот кяфир сидел вот как ты сейчас. И пытался врать, что не знал, что авизо поддельный, и говорил, что виноват не он, а те, кто авизо изготовил, стравливая братьев между собой! Но я не дал его паскудному рту лить лживые слова, которые некоторые неразумные братья готовы были принимать за правду. И я сказал: братья, этот человек уже обманул нас однажды и сейчас хочет обмануть второй раз, и если я дам его паскудному рту произнести еще хоть одно слово, быть братской войне. И Богом клянусь, это самое плохое, что может быть в этом мире, иншалла.

«За два дня вторую чашку в доме бьют. И в чем тут хорошая примета?» — промелькнуло в голове.

— И тогда, — чеченец понизил голос и перешел почти на шепот, — я вставил ему в рот дуло АКМ и разнес его башку, как гнилой арбуз. И Мага это видел.

Мага убрал четки и схватил пистолет.

— И с тех пор я всегда вспоминаю, что волк не может слушать шелудивого пса! Потому что волк всегда стоит на пути воина, а пес — на пути корысти. И я от тебя по куску буду отрезать, медленно, сука, чтобы ты умирал неделю, если правды не скажешь.

Мага! — Он дал короткую, отрывистую команду на чеченском. Мага достал из-за пазухи рулон скотча.

— Бог вас накажет, — сказал кто-то третий моим голосом.

Старший чеченец подошел ко мне, взял двумя пальцами за подбородок и прошипел:

— Какой бог? Твой? У тебя нет бога. Вы, русские, странные люди. Вы забыли своего Бога, но хорошо знаете, что сказано в заповедях других богов. Вы воюете за тысячу километров в чужих городах, а свой город сдали без боя… иншалла…

В тот момент, когда я почувствовал, что впервые в жизни теряю сознание, в квартире появился джинн. Он был одет в мышиный кафтан, стоптанные ботинки и ментовскую фуражку. Казалось, его ноги не касаются земли, и он плывет по воздуху. Все вокруг внезапно приняло вязкие, тягучие формы и замедлилось. Старший чеченец медленно повернул голову в сторону Маги, Мага, еще медленней, сунул пистолет и скотч в необъятный внутренний карман своей кожаной куртки. И голос моего одноклассника и соседа, мента Пети Кустова, зазвучал откуда-то из-под потолка, наполняя кухню, как орган.

— Епт, Диня, ты чего, со строителями, что ли, встречаешься? А я иду, смотрю, дверь нараспашку. Все дела. По нынешним временам неправильная ебула. Я не помешаю?

— Нэт-нэт! — Старший чеченец изобразил некое подобие улыбки. — Мы уже уходим.

— Это по дачным делам или в квартире ремонт делать будешь? — Петя сел на освободившийся стул. — А чего у них с регистрацией? Шучу, не напрягайся. Ты дверь за ними закрой! А чего за строители? Чего умеют? Рассказывай!

— Много чего. — Я глубоко вдохнул и выдохнул. — Я даже не знаю, с чего начать рассказ.

— Не парься, ща, короче, я тебе расскажу!

Петя был бухой, и довольно сильно. Кажется, первый раз в жизни это не раздражало, а заставляло влюбиться. Как влюбляются в жизнь…

Она хотела бы жить на Манхэттене

И с Деми Мур делиться секретами,

А он просто диджей на радио,

И он, в общем, не бедный парень, кстати,

но…

БандЭрос. Манхэттен

Панкратьевский переулок. Восемь часов вечера

«Завтра, часов в десять, я у тебя. Ми-ми-ми!» и: «Лечу! Буду через два часа». Она стерла оба эсэмэс и лениво улыбнулась ночной Москве. Москва ощерилась наполовину горящими неоновыми буквами Mini Cooper на одном из зданий, выходящих на Садовое кольцо. Даша швырнула в его сторону недокуренную сигарету и ушла с балкона.

К своим неполным двадцати четырем годам Даша так и не определилась — она за любовь или за деньги? Исходя из наличия Артема, получалось — за любовь, а присутствие КаВэ говорило, что за деньги. С другой стороны, деньги эти в основном тратились на их совместные с Артемом гулянки-покупки, так что выходило, что все-таки за любовь.

В сексе Артема был мальчишеский задор и затуманенные похотью зрачки, отсутствие которых Константин Владимирович (в миру КаВэ) компенсировал изобретательностью, гипертрофированной тягой к вещам и красивыми подарками — чертами, свойственными мужчинам за сорок, входящим в полосу незначительных половых проблем. Если в постели с первым Даша чувствовала себя шлюхой, то со вторым — дорогой проституткой. Одним словом, с Артемом трахаться было хорошо, а с Константином Владимировичем интересно. И рационально.

Все в Дашиной жизни было наполнено подобными парадоксами. На юрфак она решила поступать в восьмом классе, будучи очарованной профессией адвоката. А поступив с третьего раза, перевелась на вечернее. Перевелась на втором курсе, объясняя это окружающим, и прежде всего себе, работой, сжирающей массу времени.

Впрочем, в работу Даша плотно погрузилась лишь на полгода, слишком все там было рутинно и неинтересно. Главное, что начальницей юридической конторы была мама, а с мамой какая карьера? «Чего ни добьешься, в любом случае скажут, мать помогла», — говорила она себе. Да и потом, все-таки хотелось бы доучиться и получить приличный диплом (это уже маме).