ЕДИНОЕ И МНОГОЕ

Платон не описывает эту схему в своих диалогах явным образом, но со времен Крантора, главы Академии на рубеже III века до н. э., такие треугольные диаграммы всегда использовались, когда надо было наглядно изобразить и объяснить платонизм студентам или читателям из стран Запада.

Треугольник, показанный на этой схеме, – другой способ изобразить те четыре уровня реальности, которые отмечены на «Разделенной линии». Но в отличие от однолинейной диаграммы, треугольная предполагает также, что мы движемся от множества к одному29. Таким образом, у одного физического предмета есть много внешних видов – «видимостей». Точно так же один тип или закон имеет много конкретных проявлений – например, у закона тяготения их столько, сколько существует физических тел, которые притягиваются одно к другому. А типы и законы, которых тоже существует много, в свою очередь, все являются частями одной и той же системы, где есть одна наивысшая идея30. Разные пути, которые ведут к истинному, справедливому, единому и прекрасному, все в конце концов приводят к добру31.

Это Платоново системное видение мира не угасло и не стало вышедшей из моды стариной. Уайтхед умело и систематически использовал модель Платона в своих интерпретациях науки и общества. И у нас в центре многих дискуссий, посвященных самым злободневным темам, уместны в определенных контекстах и располагаются в том же порядке те же самые измерения реальности, которые Платон выделил в своей великой схеме.

Среди тех вопросов, которыми Платон проверял философские учения на истинность, был вопрос, есть ли от данного учения практическая польза. Обсуждение идеи добра в «Государстве» у него завершается «идеальной биографией» – практической схемой, составленной для обучения людей тому, как можно распознать эту наивысшую идею. Поэтому среди многих вопросов имеет смысл задать и такой: позволяет ли система Платона решить какие-нибудь сегодняшние неотложные практические проблемы. Попытаемся же в качестве проверочного примера сделать для идущих сейчас дискуссий об американском высшем образовании то, что сам Платон сделал в прошлом для дискуссий о реальности. Использовав Платонову системную диаграмму в качестве карты для своего случая, мы обнаруживаем, что Платонов чертеж позволяет яснее определить соотношения между школами и теоретиками и что в нем есть для нас программа того, как свести воедино их интуитивные открытия.

Слушая современную дискуссию о высшем образовании, мы различаем среди того, что слышим, аргумент, напоминающий об афинских дискуссиях времен Платона по поводу философии32. Чтобы показать значение философии Платона на примере того, «как она работает», я применю эту схему к анализу системы образования – не того, которое было в Афинах при Платоне, а того, которое дают в современных американских средних школах. Так же, как делал Платон в Афинах, я начинаю применять ее в тот момент, когда дискуссия в обществе находится в самом разгаре.

Среди групп, имеющих четкое представление о том, что нужно преподавать сегодня в наших вузах, есть формалисты (которых иногда объединяют всех вместе под названием «гуманитарии»), чье желание – чтобы центральным элементом образования было развитие ума путем выработки у студентов дисциплины и ознакомления их с самыми лучшими достижениями в области литературы, математики и философии. Как пифагорейцы, эти формалисты признают, что третий уровень Платоновой линии – дианойя – имеет значение для людей в их интеллектуальном поиске и взаимопонимании.

Но некоторые модные сейчас теоретики образования, которых мы можем отнести к разряду испытавших влияние экзистенциализма, имеют иную точку зрения. Они рассуждают о ценности любования формой, которое противопоставляют творению формы, поскольку не доверяют никаким условностям, заставляющим студента принять на себя определенную общественную роль. Для них главное – сделать так, чтобы каждый конкретный студент осознал свою неповторимость, свою свободу и возможность полностью стать самим собой. Похоже, они настаивают на том, что у эйказии, совокупности специфических для данного человека ярких образов, занимающей самый нижний уровень «Разделенной линии», должно быть место в теории и практике образования. Разумеется, этим они признают ту истину, которую знал Сократ: что без мотивировки, иначе говоря, без личной заинтересованности человек может запомнить какие-то знания, но не может ни учиться по-настоящему, ни заниматься интеллектуальным поиском. Иметь чистую форму без содержания недостаточно: сам Платон всегда даже свои собственные формалистические идеи окрашивал в яркую поэтичную форму с помощью мифа или конкретной характеристики. Систему, которая до сих пор господствует в американской теории и практике учебного процесса, мы можем назвать прогрессивным образованием. Теоретик-прогрессист верит, что образование должно научить студентов использовать идеи в качестве инструментов. По его мнению, значение слова или идеи определяется их применением, то есть цель высшей школы – дать студенту опыт, который научит его пользоваться этими инструментами. «Я» индивидуума во многом создается обществом, и навыки существования в обществе занимают одно из самых важных мест среди приемов, которыми студент должен овладеть по принципу «делай, как я» за то время, пока находится в школе. Некоторые современные прагматики восхищались греческими софистами и верили, что те во многом были предшественниками прагматизма. Как было отмечено в этой книге в главе о софистике, при сравнении практичного оппортунизма софистов с осторожным рационализмом прагматиков оказывается, что сходства между ними меньше, чем представляется на первый взгляд. Тем не менее прагматик с его определением знания как инструмента и сосредоточенностью на технических приемах и практических целях попадает на «Разделенной линии» туда же, куда и софисты. Основной вклад прагматиков в науку – вывод о том, что идея признается таковой только в случае ее применения на деле, и признание огромной роли навыков и условностей в поведении людей.

Для платоника интересна еще одна деталь: то, что мы вообще специально изучаем образование, стало возможным благодаря общему для всех этих групп идеализму. Все три группы желают полного раскрытия возможностей каждого отдельного человека, прогресса и справедливости в обществе и в далекой перспективе – выживания и улучшения рода человеческого. Такой общий идеал, несомненно, должен быть помещен на самый верхний уровень Платоновой линии. Поскольку эта цель одна и та же для всех групп, они могут корректировать свои верные, но слишком обобщенные конфликтующие между собой требования и выработать компромиссную позицию. А платоник вносит в их дискуссию свой вклад – напоминание о том, что такой идеал существует, что этот идеал важнее любого конкретного набора методов или учебных дисциплин, которые относятся к нему как средства к цели.

Симпатии Платона в философии, вполне естественно, на стороне формалистической традиции, а не материализма. Переходя от экспериментов с меняющимися вещами к узнаванию неизменных типов и законов, мы пересекаем черту, которая отделяет становление от бытия, существующий в пространстве и времени физический мир, где вещи стараются быть собой, но никогда по-настоящему собой не бывают, – от области бытия, мира неменяющихся точных форм-идей, где «каждая идея есть именно то, что она есть».