Сейчас на столе куча денег, целое состояние и единственный кто не сказал своё слово, это Рябинский, точнее сказать, у него нет десяти тысяч.

— Я напишу долговую расписку на двадцать тысяч… хорошо, хотя б на десять. Я в игре, я вас всех разделаю, — стиснув зубы твердит Рябинский. — Но мой участок стоит двадцать!

— Не стоит, — подаю голос я. — Вот заключение из Академии, Макарьевская изнанка закроет свой портал через шесть месяцев, на участке за двадцать лет добыто всё что можно.

Достаю сложенное вдвое заключение. Его хладнокровно принимает крупье, смотрит на хозяйку заведения.

— Откуда вы столько знаете про участок? — спрашивает меня Кукушкина тоном постороннего человека, а не как старая знакомая.

— Я хочу его выкупить у Иллариона Петровича, но только, конечно, не за двадцать. Я же основной прииск купил за два с половиной, а этот участок вообще технический, соседний.

— Он говорит правду, — подаёт голос задумчивая дама, поправляя очки. — У меня, знаете ли, навык…

— Навыки запрещено применять в игорном зале. Отойдите, будьте любезны, от стола, — хмурится Кукушкина и кивает крупье.

Тот, хорошо поставленным тоном, словно диктор на радио, читает заключение, которое мне дала Вероника Кондратьевна и по мере прочтения всем становится ясно что в своих оценках прав я.

— Вы готовы номинировать участок в двадцать тысяч? — спрашивает меня крупье. Глаза у него усталые, вечер долгий, ситуация изматывает даже его.

— Нет. Готов номинировать за четыре тысячи пятьсот рублей, — в горле у меня пожар, но я стараюсь говорить спокойно.

Крупье поднимает голову.

— Кто-то готов принять расписку господина Рябинского Иллариона Петровича, купца первой гильдии на двадцать тысяч рублей оплатив эту сумму наличными и выступив поручителем по такому долгу?

Все прятали глаза. Похоже его тут неплохо знали и деньги-то у него были, но выступать поручителем, это уж слишком.

Крупье переводит взгляд на Рябинского.

— Илларион Петрович, вы можете поставить упомянутый участок по цене в четыре с половиной по номинации Филинова, добавить имеющиеся наличные и занять, подтвердив ставку в десять тысяч, без подъема. Вы так же в любой момент вправе спасовать.

— Не надо мне рассказывать, я не ребёнок, — Рябинский играет желваками. Хмель из его головы выветрился, но он снова украдкой смотрит на свои карты и решается.

— Ставлю участок за четыре с половиной, ставлю всю наличность. Дмитрий, ты там мне обещал занять?

Спустя некоторое время на кон ложится расписка, касающаяся участка и занятные наличные. «Новый русский» получает долговую расписку.

— Трое в игре, ставки сделаны, вскрываемся, — голос крупье над столом звучит как приговор.

Глава 18

В тишине слышно, как гудит в дальнем конце зала муха. Кажется, к нашему столу перекочевали всё не занятые игрой люди и даже часть персонала.

Не сказать, чтобы это самая большая ставка за время существование казино. Говорят, тут когда-то проиграли полмиллиона в золотом песке из Якутии.

Моих на столе входной рубль, двести пятьдесят первой ставки и тысяча второй ставки. Остальное — чужое.

— Вскрываемся, — повторяет крупье спокойным уважительным тоном.

Индеец кладёт карты на стол — каре, четыре одинаковых, «на королях».

Рябинский радостно выдыхает и веско приземляет на стол свои карты. У него тоже каре, четыре одинаковых, но на тузах. Четыре туза, собранные вместе смотрятся весомо и, в какой-то степени, красиво.

Все переводят взгляд на Толяку. По лицу Рябинского понятно, что он уверен в победе, уверен, что Толяка блефовал и серьёзной карты у него нет.

Один из барменов подливает Рябинскому почти полный стакан односолодового виска. Виски ему понадобится, независимо от результата.

Толяка, не дрогнув ни одной мышцей лица кладет на стол свои карты. Пиковые: дама, валет, десять, девять, восемь. Флеш стрит, чрезвычайно редкое сочетание, мать его.

Я смотрю на пиковую даму и качаю головой. Пушкин он и в магическом мире Пушкин. Пиковая дама срезала все горячие головы.

Виски льётся и в стакан индейца. Он поднимает стакан, нюхает и делает несколько весомых глотков, после чего громко выдаёт.

— Это была хорошая игра!

Он больше не прикасается к картам и даже бросает часть фишек на столе, беззвучно отодвигает стул (заведение, видимо, подбивает их ножки замшей чтобы они двигались плавнее) и уходит прочь, не прощаясь.

Крупье, перемещает выигранный кон к Толяке, потом обходит стол, собирает фишки, брошенные индейцем и при всех закидывает в прозрачный мешок, приподнимает, демонстрирует, завязывает.

К нему подходит охранник, который навешивает на горловину мешка какую-то сургучовою фиговину, они с крупье подписываются, ставят дату. Забавно, видимо, у них отработаны правила работы с брошенными фишками, их возвращают игроку, когда он успокоится.

Толяка забирает себе выигранный кон. Совершенно случайно с обеих сторон от него стоят два охранника.

— Пожалуй, я на сегодня отыгрался. Господа, спасибо вам за игру, — он пожимает руку мне и тянет к Рябинскому.

Тот не реагирует, всё ещё глядя на зеленой сукно стола. Кто-то подаёт ему его стакан виски, он рефлекторно хватает, пьёт, мелко прихлебывая, как бычок из реки.

Я тоже встаю, полупоклоном прощаюсь, проходя мимо крупье, сую ему в руку пятидесятирублёвую ассигнацию, которая исчезает в его ловкой руке.

Давать крупье фишки как чаевые, это, конечно, красивый жест, но работникам казино не дают их обналичивать, они получают деньги в форме премии и в меньшем размере, а мой полтинник сегодня согреет душу ловкого парня. Это же надо, сдать всем хорошие карты!

За столом остаются мажоры и девушка, которая достала веер и обмахивает своё шикарное декольте, чем привлекает внимание одного из мажоров. Она принимает ухаживания с благосклонностью и милой улыбкой.

Расписка в отношении земельного участка ушла со стола, я тоже пытаюсь «уйти», но на полпути из зала меня перехватывает Полина Этьеновна.

— Филинов, что это было такое? Что за шоу в моём казино?

— Жизнь — это шоу, — я приобнимаю её за талию. — Если бы я не был безнадёжно влюблен в вашу дочь, то расцеловал бы в губы при всём честном народе и пусть меня потом Зураб зарежет.

— А что Зураб? — Кукушкина не предпринимает попыток высвободится из моих объятий.

Я показываю ей пальцем в другой конец зала, где её «главный по безопасности» разве что огнём из ноздрей не дышит при виде того, где моя рука.

— Вот ты, Полина… в смысле Полина Этьеновна, ты, конечно умная