Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Анастасия Зуева сразу начала играть старух. Она не побоялась продолжить на сцене МХАТа классическую традицию трактовки народных образов, идущую от легендарной Ольги Садовской. В те годы еще блистали Корчагина-Александровская, Блюменталь-Тамарина, Рыжова, в Художественном еще была сильна и востребована Фаина Шевченко. Все эти большие актрисы были настолько талантливы, что оставались индивидуальными, не похожими друг на друга. Критики писали о Зуевой: «Отлично владея приемами острейшей характерности, культивируя в своем творчестве любовь и внимание к русской речи, к богатству и своеобразию фольклорного языка, А. П. Зуева с первых же сценических шагов упорно искала и характер героини — простой русской женщины-матери…»
Анастасия Платоновна ЗУЕВА
С Николаем Дорохиным на фронте
В роли тетушки Ганимед в спектакле «Три толстяка» (МХАТ СССР им. Горького)
Анастасия Зуева, 1912 г.
Кадр из фильма «Пир в Жирмунке»
«Юбилей» Хирин — Василий Топорков, Мерчуткина — Анастасия Зуева
«Живет такой парень» Пашка — Леонид Куравлев, Марфа — Анастасия Зуева
В роли Коробочки в спектакле «Мертвые души» (МХАТ СССР им. Горького)
Фотопроба к мультфильму «Сказка о рыбаке и рыбке» Старуха
«Золотые рога» Сказительница
В спектакле «Уходя, оглянись» Боря Крохин — Михаил Ефремов, Варвара Антоновна — Анастасия Зуева (МХАТ СССР им. Горького)
«Васек Трубачев и его товарищи» тётя Дуня
Кадр из фильма «И снова Анискин»
«Поженились старик со старухой» Авдотья Никитична — Анастасия Зуева, Федор Федорович — Алексей Грибов
Во время гастролей в Японии, 1958 г.
С внучкой и правнуком
В тридцать лет она сыграла Матушку в «Унтиловске», затем — Матрену в «Воскресении». Максим Горький сказал о ее работе: «Лучше, чем в жизни». А вскоре Зуева сыграла роль, которая вошла в мировую театральную летопись. Это Коробочка — помещица с умом ребенка из гоголевских «Мертвых душ». Причем, актриса хотя и играла ее смешной, но вовсе не безобидной — упрямой и даже опасной своей «социальной распространенностью». Ведь не зря предупреждал Гоголь: «Иной и почтенный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка».
А руки! Как отличались они от красивых с утонченными пальцами рук актрисы. Анастасия Платоновна сама придумала такое уродство: надевала резиновые перчатки, набитые ватой. Сидела на сцене в кресле, не вставая, сложа эти самые руки на бутафорском животе, потихоньку шевеля не пальцами — короткими жирными култышками.
Толщинку Зуева надевала практически для каждой роли. В жизни она была изящна. Ее нельзя было назвать красавицей, но она была настолько обаятельной, что у нее всегда была масса поклонников. На улицу выходила в шляпке, перчатках, следила за собой и была очаровательна.
А в театре нашла себя в этом редком — «старушечьем» — амплуа. Причем, получала от него удовольствие. Унтер-офицерша и Пошлепкина («Ревизор» Гоголя), Домна Пантелевна («Таланты и поклонники» Островского), Зобунова («Егор Булычев и другие» Горького), Марья («Любовь Яровая» Тренева), Квашня («На дне» Горького), Чугунова («Достигаев и другие» Горького), мисс Уордл («Пиквикский клуб» Диккенса), Феклуша («Гроза» Островского), Улита («Лес» Островского), Марфа («Земля» Вирты), Мерчуткина («Чеховские страницы»), Глафира Фирсовна («Последняя жертва» Островского), Анфиса («Три сестры» Чехова) — всего Анастасия Зуева сыграла чуть более сорока ролей. Это очень мало. Но каждая работа — бриллиант. И не только в плане визуальном. Да, актриса всегда сама придумывала внешний образ и гримировалась, порой, часами. Но главным для нее был поиск характера. Анастасия Платоновна высматривала своих героинь на улице, в транспорте, прислушивалась к речи.
В основную труппу Художественного театра Анастасия Зуева вступила в 1924 году. Ее поколение мхатовцев так и называют — вторым: Хмелев, Яншин, Прудкин, Андровская, Грибов, Ливанов, Степанова, Станицын, Тарасова… Великие имена!
Любопытны и ценны воспоминания Анастасии Платоновны о репетициях со Станиславским, которыми она поделилась в журнале «Театральная жизнь» в 1984 году:
«Я помню, когда Качалов играл в „Талантах и поклонниках“ Островского роль Нарокова, репетирующий пьесу Станиславский упрямо говорил знаменитому актеру: — Нет. Не верю! Нароков не так входит в дверь! Вы неверно вошли…
Станиславский повторял это свое „не верю“ Качалову чуть ли не десять раз… Качалов входил и выходил… И снова слышалось все то же „не верю“… Наконец, Качалов вежливо сказал: — Константин Сергеевич, я к завтрашнему дню подготовлю себя!
Станиславский же улыбнулся и ответил: — Я проверял ваше терпение! Ведь у некоторых его не хватает!..
В „Талантах“ он запретил Тарасовой морщить лоб, она обиделась. Но потом поняла, что Станиславский прав, и отучила себя от этой привычки. Она должна была предстать на сцене прекрасной. Так оно и вышло… И все это не мелочи.
К моей героине, Домне Пантелеевне, которую я играла в „Талантах“, Константин Сергеевич относился почему-то спокойно. Он говорил мне: — Вы сами все сделаете, как нужно. — Но почему же вы мне-то ничего не говорите? — даже обижалась я. — Вы как-то умеете находить нужные пути, — отвечал Константин Сергеевич.
И у меня от этого прямо-таки словно крылья вырастали, укреплялось и росло творческое актерское существование. Мы все жили равной семьей, единой жизнью театра. И каждому всегда хотелось сделать больше, чем он мог сделать…»
*