– Да, так будет лучше всего. Вы получите весь свой гонорар во время последнего визита.

Мы были готовы покинуть Скарборо. И по иронии судьбы мы уезжали как раз тогда, когда природа, казалось, решила нам улыбнуться.

Майское солнце светило нам, когда мы выстроились на плацу перед «Гранд-отелем» в семь часов утра, хотя большую часть проведенной в Йоркшире зимы мы прожили в темноте, а ледяной ветер швырял снег нам в лицо. Теперь же я чувствовал сожаление, глядя поверх голов на прекрасный залив, лежавший у подножия утесов, на манящий чистый песок на берегу, на огоньки, играющие на поверхности моря, а восхитительный запах моря и водорослей пробуждал воспоминания беззаботности и счастья, которых нас лишила война.

– Смир-но! – Рык сержанта-пилота Блэккета катился над нашими головами, а мы замерли в шеренгах, и у каждого в ранце были вставлены листы картона, чтобы углы были ровными, а стенки – гладкими, каждый был коротко подстрижен, у каждого блестели ботинки, а пуговицы сияли, как золотые. Мы и не заметили, как Десятое училище начальной летной подготовки превратилось в сплоченное, дисциплинированное подразделение, весьма отличное от того шаткого полуфабриката, которым мы были шесть месяцев назад. Мы все сдали наши экзамены и больше не были младшими пилотами, нам присвоили звание старших пилотов, и моя зарплата взлетела с трех шиллингов до семи шиллингов трех пенсов в день.

– Напра-во! – вновь тот же рык. – Шагом марш! Шире шаг!

Высоко задирая руки, мы в последний раз прошли перед «Гранд-отелем», и я бросил на здание прощальный взгляд. Оно напомнило мне статную даму Викторианской эпохи, лишенную былого шарма, и я принял решение. Я вернусь сюда однажды после войны и посмотрю на «Гранд-отель» в великолепии, которого он достоин.

Так я и сделал. Много лет спустя Хелен и я сидели в глубоких креслах в холле, где когда-то были слышны крики спецполицейских. Официанты, утопая ступнями в толстых коврах, разносили чай и выпечку, а струнный оркестр играл отрывки из «Розмари».

А вечером мы отобедали в прекрасном зале с длинным рядом окон, выходящих на море. Этот зал был неотапливаемой открытой террасой, когда я учился отличать мерцание сигнального прожектора от маяка. Теперь же мы сидели в роскошном тепле, ели палтуса, приготовленного на гриле, и наблюдали за огоньками порта и города, мигавшими в наступающих сумерках.

Но все это было пока в будущем, а в настоящем сотни ног грохотали по Хантрис-Роу, направляясь на вокзал. Плац быстро пустел, длинные колонны голубых мундиров освобождали его.

Черный Справочник ветеринара лежал за листами картона у меня за спиной. Он, возможно, был слишком велик для солдатского багажа, но напоминал мне о хороших днях и давал надежду на то, что они еще вернутся.

– В целом мире только так: шишки, если ты бедняк; сласти, если ты богач…

Мы проходили «курс закаливания», жили в палатках в глуши Шропшира, а теперь нам предстояло выслушать речь генерала ВВС, для чего нас собрали всех вместе – сотни загорелых молодых людей – в огромном брезентовом шатре.

В ожидании высокого начальства на эстраду вылез сластолюбивый сержант и, чтобы скоротать время, запевал одну за другой непристойные песни, требовал, чтобы мы подтягивали, и иллюстрировал содержание соответствующими жестами.

– …сласти, если ты богач… – При слове «сласти» его рука энергично задвигалась вверх-вниз, вверх-вниз.

Меня заинтриговала реакция курсанта справа от меня. Худенький, розоволицый юноша лет девятнадцати, он подпрыгивал с таким энтузиазмом, что его прямые белобрысые волосы падали ему на лицо. Он был в полном упоении: во весь голос выкрикивал непристойные словечки, повторяя жесты сержанта в маниакальном восторге. Он, как я недавно узнал, был сыном епископа.

Этот курс мы проходили вместе с оксфордскими студентами из одной эскадрильи. Они были аристократичны и получили самое тонкое воспитание. Перед этим я три битых дня чистил вместе с ними картошку, а потому успел хорошо узнать многих из них. Ничто так не сближает людей, как это полезное занятие, и, пока мы час за часом наполняли бесчисленные котлы плодами наших совместных усилий, все барьеры постепенно рушились, и к концу третьего дня у нас уже почти не осталось никаких секретов друг от друга.

Сына епископа крайне забавляла мысль, что я, дипломированный ветеринар, оставил свою практику, чтобы во имя блага родины срезать кожуру с тысяч и тысяч клубней. А я, в свою очередь, извлекал немалое удовольствие, наблюдая за ним. Он был обаятельным и симпатичным мальчишкой, но все, что хоть чуть-чуть отдавало похабством, будило в нем жадный интерес. Говорят, сыновья священников, когда их спускают с о́тчего поводка, обязательно стараются наверстать упущенное, и, полагаю, молодой человек, вырвавшийся из резиденции епископа, еще более податлив на соблазны широкого мира за стенами этой резиденции.

Я опять посмотрел на него. Все вокруг вопили во всю силу легких, но его голос, смакуя нецензурнейшие словечки, перекрывал остальные, и он повторял движения дирижирующего сержанта с истовостью неофита.

Как все это было не похоже на Дарроуби! Мои первые же дни под крылом ВВС, среди отборнейшей ругани и откровеннейших разговоров на самые запретные темы заставили меня осознать, пожалуй, только теперь, какого рода нравственную атмосферу я оставил позади себя. Я часто думаю, что за всю историю человечества не много найдется обществ столь морально ригористичных, как сельский Йоркшир в тридцатые годы нашего столетия. Все, что имело какое-то отношение к сексу или естественным отправлениям, находилось для фермеров под строжайшим табу.

Это затрудняло мою работу, поскольку, когда болезнь животного была хотя бы косвенно связана с половыми органами, его владелец наотрез отказывался касаться подробностей, если трубку брала Хелен или наша секретарша миссис Харботтл.

«Надо бы, чтобы ветеринар приехал корову посмотреть». Вот все, что они позволяли себе сказать.

Вот и этот случай был абсолютно типичным, и я посмотрел на мистера Хоппса с сильным раздражением.

– Почему вы не сказали, что ваша корова не приходит в охоту? Теперь против этого есть новое средство, но с собой у меня его нет. Я же не могу возить с собой всю аптеку!

Фермер упорно разглядывал носки своих сапог.

– Так к телефону же дама подошла! Не мог же я ей сказать, что Ромашка крыть себя не дает. – Он виновато поднял на меня глаза. – Может, вы чего попробуете?

Я вздохнул.

– Ладно. Принесите мне ведро горячей воды и мыло.

Намыливая руку, я боролся с разочарованием, – мне очень хотелось испробовать инъекцию «Продана». Но с другой стороны, исследование через задний проход обладает своими преимуществами.

– Будьте добры, подержите ее хвост, – сказал я и начал осторожно вводить кисть сквозь сфинктеры ануса.