Набрав воздуха, как прыгун перед толчком, я сделала судорожное телодвижение и с большим грохотом выпрыгнула в комнатку. Сразу следом за мной из дыры вылез Фараг, а за ним — капитан, утративший свой блестящий вид. Его тело было слишком крупным, и вместо того, чтобы передвигаться на коленях, ему пришлось ползти всю дорогу по-пластунски, таща за собой к тому же свой рюкзак. Фараг был с ним почти одного роста, но, так как он был худощавее, передвигаться ему было легче.

— Оригинальный пол, — пробормотал профессор, топая по железной плите.

— Доктор, дайте мне фонарь.

— Он весь в вашем распоряжении.

И тут случилось что-то ужасное. Как только капитан вылез из отверстия туннеля, мы услышали зловещий треск, что-то вроде болезненной судороги каких-то старых веревок из дрока, и скрип медленно запускающегося механизма. Глаузер-Рёйст осветил всю комнату, стремительно обернувшись вокруг себя, но мы ничего не увидели. Первым заметил профессор:

— Камень! Смотрите! Камень!

Мой любимый камешек, который так любовно предшествовал мне по дороге сюда, теперь поднимался с пола, подталкиваемый какой-то платформой, которая установила его в отверстие туннеля, через которое он снова проскользнул вниз, исчезнув из виду так быстро, что мы не успели даже сказать «аминь».

— Нас закрыли! — в ужасе закричала я. Камень без остановки проскользит вниз по туннелю, пока снова не встанет в каменную раму входного отверстия, и изнутри его сдвинуть будет невозможно. Эта рама была задумана не для того, чтобы опечатать вход, поняла я в этот миг, а для того, чтобы перекрыть выход.

Но в ход пришел и другой механизм. Как раз в стене перед выходом из туннеля один из каменных блоков повернулся, как дверь на петлях, обнаружив нишу в человеческий рост, в которой, без всякого сомнения, виднелись три разноцветные ступени (белого мрамора, черного гранита и красного порфира), а над ними, вырезанная из скалы, красовалась огромная фигура ангела, поднявшего руки в молитве, над головой которого виднелся огромный меч, указывавший в небо. Рельеф был окрашен. В полном соответствии со словами Данте в «Божественной комедии» длинные одеяния были расписаны цветом золы или сухой земли, тело — бледно-розовым цветом, а волосы — очень темным черным. Из его поднятых в молитве ладоней через проделанные в камне отверстия свисали два фрагмента цепи приблизительно равной длины. Один из них был явно из золота. Другой, разумеется, из серебра. Оба они были чистыми и блестящими и посверкивали в свете фонаря.

— Что все это может значить? — спросил Фараг, подходя к фигуре.

— Стойте, профессор!

— Что случилось? — встревожился он.

— Разве вы не помните слов Данте?

— Слов?.. — Босвелл наморщил лоб. — У вас же был экземпляр «Божественной комедии».

Но Кремень уже вытащил его из рюкзака и открывал на нужной странице.

— «И я, благоговением объятый, к святым стопам, моля открыть, упал, — прочел он, — себя рукой ударив в грудь трикраты».

— Умоляю вас! Мы что, будем повторять по очереди все жесты Данте? — взмолилась я.

— Тогда ангел достает два ключа, один серебряный, другой золотой, — напомнил нам Глаузер-Рёйст. — Сначала серебряным, потом золотым он открывает замки. И совершенно ясно говорит, что, если один из ключей не срабатывает, дверь не открывается. «Один ценней; но чтоб владеть другим, умом и знаньем нужно изощриться, и узел без него неразрешим».

— Господи!

— Ну же, Оттавия, — подбодрил меня Фараг. — Постарайся получить от всего этого удовольствие. В конце концов, это все-таки красивый ритуал.

Что ж, отчасти он был прав. Если бы мы не находились на глубине множества метров под землей, не были похоронены в гробнице с замурованным выходом, быть может, я смогла бы обратить внимание на ту красоту, о которой говорил Фараг. Но нахождение в ловушке раздражало меня, и по моему позвоночнику поднималось острое ощущение опасности.

— Думаю, — продолжал Фараг, — что ставрофилахи избрали три алхимических цвета чисто в символическом смысле. Для них, как и для всех, дошедших сюда, три стадии великого алхимического процесса соответствуют инициации, проходимой теми, кто решил пройти путь до Истинного Древа и Рая Земного.

— Я тебя не понимаю.

— Все очень просто. На протяжении Средневековья алхимия была очень почитаемой наукой, и занималось ею бессчетное множество мудрецов: Роджер Бэкон, Раймонд Луллий, Арнау де Виланова, Парацельс… Большую часть жизни алхимики проводили, закрывшись в своих лабораториях среди трубок, реторт, тиглей и перегонных кубов. Они искали философский камень, эликсир вечной жизни. — Босвелл усмехнулся. — На самом же деле алхимия была путем внутреннего совершенствования, некой мистической практикой.

— Фараг, можно поконкретнее? Мы заперты в гробнице, и нам нужно отсюда выйти.

— Прости… — замялся он, поднимая очки на лоб. — Такие большие знатоки алхимии, как психиатр Карл Юнг, утверждают, что это был путь самопознания, процесс поиска самого себя, который проходил через солюцию, коагуляцию и сублимацию, то есть три деяния или алхимические ступени. Возможно, вступающие в орден ставрофилахов должны пройти подобный процесс разрушения, воссоздания и совершенствования, и потому братство обратилось к этому языку символов.

— Как бы там ни было, профессор, — перебил его капитан, направляясь к ангелу-хранителю, — сейчас эти вступающие в орден ставрофилахов — мы.

Глаузер-Рёйст простерся перед фигурой и склонил голову так, что коснулся первой ступени. На эту сцену стоило посмотреть. Я даже почувствовала за него острый стыд, но Фараг тут же повторил его действия, так что мне ничего не оставалось, как сделать то же самое, чтобы не провоцировать ссору. Мы трижды ударили себя в грудь, произнося нечто вроде мольбы милостиво открыть нам дверь. Но дверь, естественно, не открылась.

— Беремся за ключи, — пробормотал профессор, вставая и поднимаясь по величественным ступеням. Он стоял лицом к лицу с ангелом, но внимание его было сосредоточено на ниспадающих из его рук цепях. Цепи были толстые, и с каждой руки свешивалось по три звена.

— Попробуйте потянуть сначала за серебряную, а потом за золотую, — подсказал ему Кремень.

Профессор послушался. Когда он потянул в первый раз, появилось еще одно звено. Теперь в левой руке было четыре, а в правой три. Тогда Фараг взялся за золотую цепь и потянул и ее. Все в точности повторилось: появилось новое звено, только на этот раз этим дело не кончилось, потому что под нашими ногами из-под холодного железного пола послышался новый грохот, намного громче, чем скрежет платформы, которая унесла каменный блок. По коже у меня побежали мурашки, хотя, по крайней мере с виду, ничего не произошло.

— Потяните еще раз, — настаивал Кремень. — Сначала за серебряную, потом за золотую.

Я не была уверена, что это правильно. Что-то тут не складывалось. Мы забыли о какой-то важной детали, и у меня было ощущение, что нельзя тут стоять и играть с цепями. Но я промолчала, так что Босвелл повторил предыдущую операцию, и в каждой руке у ангела оказалось пять звеньев цепи.