Поволоцкий скривился от шума, пытаясь вспомнить, где сочетаются философия и травматология.

— Американец? – наконец спросил он. — Международный Красный Крест?

— Да! Наконец‑то кто‑то понял! – обрадовался рыжий.

— Понятно, — Александр вздохнул, прощаясь со сном. – Заходите.

Он распахнул дверцу пошире и сдвинулся в сторону, открывая проход в тесный и жаркий салон своего передвижного кабинета.

— Так где же… — начал рыжий, уместившись на диванчике, но Александр ответил раньше окончания фразы.

— Про «Вола» вам сказал такой седой и благообразный, лет пятидесяти, похож на Деда… Санта Клауса?

— Да, — озадаченно сказал гость.

Поволоцкий усмехнулся, вспоминая доктора Соловьева, известную в Москве персону, которая уже не первый десяток лет обслуживала всю московскую оперу, улучшая голоса массажем шеи и ароматными ингаляциями, имея с этого доходную клинику, контрамарки на все премьеры, портреты знаменитостей с дарственными надписями, пластинки с автографами и прочие приятности столичной жизни. На первом же челюстно–лицевом пациенте доктор совершенно честно упал в обморок — сказалась многолетняя отвычка от грубой прозы травматологии. Будучи переведенным на бескровную работу по контролю качества дезинфекции и дезинсекции обмундирования, Соловьев страдал и в меру сил злословил за спиной Поволоцкого. Впрочем, образ заскорузлого от крови военного хирурга, готового расстреливать за все подряд, тоже удалось пустить в дело.

— Вол — это я, — объяснил хирург. — Так мою фамилию недоброжелатели обрезали. И указания вам зачем‑то прошлогодние выдали, сейчас я свежее издание дам. У нас, знаете ли, хирургов очень не хватает. До медведей пока не дошло, но опытных фельдшеров на простые операции ставят повсеместно. По всему остальному… у нас больше нет джентльменской войны, с подведением итогов дня на совместном файв–о-клоке. Лазарет МКК будет действовать не в соответствии с пониманием обстановки его начальником, а в соответствии с приказами санитарной службы армии.

— За неподчинение — расстрел? – всхорохорился американец.

— Один краснокрестный лазарет полгода назад самовольно снялся с места и уехал в тыл, никого не предупредив. А в это время к пустому месту пришла автоколонна с ранеными. Представляете, что с ними было дальше? Расстреливать, конечно, никого не стали — но начальник того лазарета теперь работает хирургом в дивизионном госпитале. Хирург, кстати, неплохой. Когда ему объяснили, что он наделал — плакал. А расстрелять следующего, кто так поступит, я действительно пообещал…

Слово за слово и сумбурно начавшийся разговор вышел на более ровную и полезную колею.

Рыжего американца звали Джон Кларк, и он был, в переводе на российский стандарт, доктором медицинских наук, специалистом в травматологии и ещё совсем молодой науке радиологии. По рангу Кларку полагалось бы заведовать кафедрой или, по крайней мере, вести собственную лабораторию и научное исследование. Однако судьба распорядилась иначе…

Весной минувшего, шестидесятого года Евгеника попыталась вывести Конфедерацию из войны, нанеся мощный удар по Нью–Йорку. Бомбардировка с использованием трехфтористого хлора стерла город в щебень и умертвила четыре пятых его жителей. После Нация ещё не раз повторяла химические атаки, в значительно большем масштабе, по всему восточному побережью. Похоже, Кларк кого‑то потерял в той катастрофе, но в этом вопросе американец был крайне скуп, а Поволоцкий не расспрашивал, уважая чужую тайну. И при первой возможности Джон прибыл в Россию, вместе с одним из добровольческих госпиталей…

— Госпиталь? – живо переспросил Поволоцкий. – Настоящий? Со всем оборудованием?

— Университет Гопкинса сформировал за счет благотворительных взносов полностью моторизованный госпиталь на триста коек, — гордо произнес американец, — С двумя рентгеновскими аппаратами, зубоврачебным кабинетом, дополнительным лабораторным оборудованием, экспериментальными радиозащитными павильонами, кабинетом физиотерапии…

— Моторизованный госпиталь?! — Александр возвёл очи к низкому потолку, покрашенному серо–зеленой краской и совершенно искренне сказал. – Господи, ты вознаграждаешь меня за страдания! Целый моторизованный госпиталь с кабинетом физиотерапии и специалистом–радиологом во главе!

И, уже обращаясь к Кларку, он продолжил:

— В резерв, только в резерв! Будете моим последним доводом.

* * *

Иван перелистнул последнюю страницу доклада. За последние недели ему пришлось очень много печатать, поэтому пальцы закостенели и частично потеряли подвижность. По рангу Терентьеву полагалась собственная секретарша–машинистка, но у Ивана хронически не получалось надиктовывать. Зато когда он садился за аппарат сам, мысли неслись вскачь, нужно лишь вовремя хватать их и бодрее стучать по клавишам.

Болели пальцы, болела шея, устали глаза, несколько часов подряд сфокусированные в одной точке. Терентьев встал из‑за письменного стола и прошелся по домашнему кабинету. Ютта отправилась в магазин, купить чего‑нибудь к ужину. Даже весьма высокопоставленные чиновники, к которым теперь относился Терентьев, отоваривались по карточкам, но работало немало обычных магазинов, только цены в них были отнюдь не божеские. Иван остался наедине с работой и сыном.

Вечернее солнце озаряло Москву последними багряными лучами. Иван взглянул в окно, разминая пальцы. Хотел было сделать самомассаж с помощью двух коротких деревянных палочек, как в свое время рекомендовали врачи, но решил, что обойдется. Не хотелось будить сына. Как мог, Иван растер плечи, шею и загривок, чувствуя, как кровь бодрее бежит по жилам, унося часть усталости и снимая мышечные спазмы. Подумалось, что вот так и чувствуется приближение старости – раньше громадье забот вызывало азарт, готовность снести горы, доказывая себе и миру собственное превосходство. Теперь работа с бесчисленными бумагами вызывала тоскливое раздражение, а вместо куража наваливался пудовый груз ответственности.

Последняя папка со штампом министерства воздухоплавания оказалась любопытной. Терентьева держали в курсе относительно новых военных разработок Империи, в надежде, что попаданец вспомнит ещё что‑нибудь полезное или даст квалифицированную оценку очередной задумке имперских конструкторов. На этот раз таковой оказался специальный «противотанковый» самолет, развившийся из идеи легкобронированного штурмовика наподобие «Ил-2».

Первоначальная идея родилась ещё в первый год войны, но была отклонена – ресурсов для неё уже не оставалось, все уходило на дирижабли, «скаты» и гиропланы, которых строили в десять раз больше, чем до войны и все равно не хватало. Но Иван вспомнил слово «дельта–древесина», и стараниями небольшого КБ, возглавляемого бывшим яхтостроителем, замысел возродился в новом образе. Металл только на каркас плюс несколько броневых пластин, остальное – дерево, формованное под давлением. Производственная база – бывший транснациональный трест «Уют в каждый дом» с девизом «наша мебель везде – от дворцов до хижин». Бронестекла – прозрачная пластмасса, склеенная в пакет, ничего, что через пару месяцев помутнеет, самолет все равно так долго не живёт. Один поршневой двигатель, мотор–пушка с тридцатью бронебойными снарядами и батарея неуправляемых ракет под крыльями.