Отведя душу столь безбожным ругательством, выдававшим то крайнее раздражение, в котором пребывал де ля Гравери, шевалье выпрямился, желая убедиться, позволит ли кто-нибудь себе утверждать обратное.

Никто не вымолвил ни слова.

Тогда шевалье счел, что данная проблема получила свое законное и надлежащее ей решение.

Однако, чтобы приступить к выполнению своего плана, ему недоставало самого главного — собаки, которая, в ужасе от обрушившегося на нее потока воды, с воем убежала.

Шевалье решил выйти на свою обычную прогулку.

Конечно же, он не станет утруждать себя поисками спаниеля, но если тот попадется ему на пути, то это будет приятная встреча.

Таковы были благие намерения шевалье де ля Гравери в тот момент, когда большой колокол собора пробил полдень.

Несмотря на то, что шевалье де ля Гравери никогда не выходил из дома раньше часу, принимая во внимание серьезность положения, он решил ускорить начало своей прогулки на целых шестьдесят минут.

Он поднялся к себе в комнату, взял свою шляпу — мы уже упоминали, что у шевалье была трость, так как именно своей тростью он вымерял пространство, предназначенное для конуры спаниеля, — набил свой карман кусочками сахара, прибавил к ним плитку шоколада, на тот случай, если сахар послужит недостаточной приманкой, и вышел из дому, но не с определенной целью отыскать собаку, а лишь в надежде на то, что благодаря случаю их пути пересекутся.

Шевалье прошел через площадь Эпар, поднялся на вал Сен-Мишель и сел «а скамейку напротив здания казармы.

Само собой разумеется, Марианна следила за тем, как он уходил, с удивлением, которое с каждой минутой становилось все сильнее и сильнее.

Ведь это впервые за те пять лет, что она служила у шевалье, шевалье покидал дом раньше часа.

Поскольку время чистки еще не наступило, то казарма была погружена в тишину, а двор был пуст; лишь изредка какой-нибудь лишенный права покидать казарму кавалерист пересекал его из конца в конец.

Впрочем, в том новом расположении духа, в котором пребывал наш шевалье, его волновало совсем другое.

Он смотрел вовсе не на двор или помещения казармы, он осматривался вокруг себя, продолжая при этом вести мысленную дискуссию с самим собой.

Однако время от времени, когда желание стать хозяином красивого и грациозного животного брало в нем верх над целой серией неудобств, которые влечет за собой содержание животного, он вставал, забирался на свою скамейку и осматривал все вокруг себя.

Наконец, поскольку, несмотря на это вознесение, горизонт все же оставался ограниченным, он решил сделать эту уступку своим желаниям и пойти бросить взгляд вдаль, за линию зеленых насаждений аллей.

Шевалье де ля Гравери провел четыре долгих часа на этой скамейке, но он смотрел напрасно, ибо так и не увидел никого, кто приближался бы к нему.

Чем больше проходило времени, тем сильнее опасался шевалье, что собака больше никогда не появится: вероятно, это некое стечение обстоятельств, а вовсе не ежедневная привычка, привело ее в это место: шевалье, который каждый день приходил сюда, никогда до этого не встречал здесь спаниеля.

После этого четырехчасового ожидания шевалье так твердо решил увести с собой спаниеля, если тот вновь появится, что предусмотрительно, на тот случай, если собака не захочет, как накануне, последовать за ним по доброй воле, приготовил и скрутил жгутом свой платок, чтобы обхватить им шею животного.

Это было бесполезно: шевалье услышал, как пробило пять часов, а он так и не видел спаниеля; он не видел вообще ни одного животного, которое хоть на мгновение мог бы принять за свою долгожданную собаку и тем самым доставить себе хотя бы мимолетное утешение.

Шевалье решил дать ему еще полчаса сроку, рискуя тем, что может сказать и подумать Марианна, привыкшая видеть, как он возвращается каждый день точно в четыре часа.

Но и в половине шестого аллея была совершенно пустынной.

Шевалье, обманутый в своих ожиданиях, в первый раз вспомнил о своем обеде, который дожидался его с пяти часов и должен был бы совсем остыть, если ждал его на столе, или сгореть, если стоял все это время на огне.

В ужасном настроении он зашагал домой.

От самого начала улицы издалека он увидел Марианну, поджидавшую его на пороге дома.

Марианна готовилась взять реванш и сбить спесь со своего хозяина, как обещала это сделать двум или трем своим соседкам.

И в тот момент, когда она уже собиралась открыть рот, к ней обратился шевалье:

— Что вы здесь делаете? — сурово спросил он ее.

— Вы же отлично видите, сударь, — ответила изумленная Марианна, — я жду вас.

— Место кухарки не на улице у порога двери, — наставительно произнес шевалье, — а на кухне около ее плиты и кастрюль.

Затем, втянув ноздрями воздух, идущий из «лаборатории», как говорят химики и искусные кухарки, он добавил:

— Остерегайтесь подать мне подгоревший обед: ваш завтрак сегодня утром никуда не годился.

— А! А! — приговаривала Марианна, в плачевном состоянии возвращаясь к себе на кухню. — Похоже, я дала маху, и он заметил это. Решительно, он не влюблен… Но если он не влюблен, что же тогда с ним такое?

Вернувшись, шевалье торопливо поел, нашел все отвратительным, разругал Марианну, никуда не выходил вечером и эту ночь провел почти так же плохо и неспокойно, как и предыдущую.

Рассвет следующего дня застал де ля Гравери почти больным от усталости и изнеможения, пережитых этой второй ночью; мучительные видения его воображения приняли такой характер, что его вчерашнее желание, несколько смутное и неопределенное, — стать владельцем спаниеля переросло в твердую решимость найти собаку и во что бы то ли стало завладеть ею.

Как Вильгельм Нормандский, де ля Гравери пожелал сжечь свои корабли; он послал за плотником и в присутствии Марианны, нимало не обращая внимания на ее воздетые к небу руки и на ее восклицания, заказал великолепную конуру для своего будущего сотрапезника; затем он вышел из дома под предлогом покупки цепи и ошейника, но на самом деле чтобы отправиться на встречу случаю, который должен был вернуть ему в руки столь страстно желаемую собаку.

На этот раз он не ограничился простым ожиданием, как это было накануне; презрев всякие пересуды, де ля Гравери принялся собирать интересующие его сведения, поместил объявления в двух газетах Шартра и расклеил афишки на всех углах.

Но все было бесполезно: собака возникла и исчезла, подобно метеору, никто не мог ничего о ней сообщить. За несколько дней де ля Гравери стал худым, как палка, и желтым, как лимон, он перестал есть, а если и садился за стол, то ел чисто механически, выполняя заученные движения, принимая садовых овсянок за жаворонков и доходя до того, что путал блюдо из молок карпов с бланманже. Он больше не мог заснуть или, вернее, как только он засыпал, то в углу комнаты ему чудились светящиеся глаза спаниеля, блестевшие, как рубины. Тогда он испытывал мгновенную радость; собака была найдена, и он звал пса; спаниель ползком приближался к нему, ни на секунду не отводя от него своих глаз, и, цепенея от их завораживающего блеска, шевалье, вздохнув, недвижно падал на кровать, свесив руки; собака принималась лизать ему руку своим ледяным языком, затем потихоньку забиралась на кровать и в конце концов усаживалась на грудь шевалье, свесив красный, как кровь, язык и устремив на него пылающие глаза; и этот кошмар, длившийся несколько секунд, доставлял несчастному целую вечность страданий.