— Ты не сердишься на меня? — спросил Филипп.

— Что ты, мне никто еще не делал таких подарков.

— Извини, Констанция, что оно не пришлось тебе впору, ведь я даже не держал твою руку в своей.

— Теперь можешь, — Констанция вложила свою ладонь в пальцы Филиппа. — Пойдем отсюда, вдруг кто-нибудь увидит. А насчет кольца… Во-первых, оно мне велико, а во-вторых, я все равно не могу его надеть.

— Почему?

— Кто-нибудь из кузенов или дядя Гильом спросят у меня, откуда я его взяла. И что я им отвечу?

— Об этом я тоже не подумал, — пожал плечами Филипп.

— Пойдем, пойдем, я покажу, где приготовила для него место, — и Констанция повела Филиппа по крутому склону к зарослям кустарника.

Она раздвинула ветки, и молодые люди оказались в каком-то подобии не то дома, не то шалаша. Здесь лежал ствол старого поваленного дерева, его ветви были аккуратно обрезаны. Вокруг небольшой поляны возвышалась непроходимая стена кустов, а над стволом поваленного дерева был сооружен навес из сухих веток и

Сена.

— Это укромное место, — сказала Констанция. — Когда я хочу побыть одна, совсем одна, — добавила девушка, — прихожу сюда. Никто не может меня найти, никто из кузенов не знает о нем. Все они ищут меня у ручья, а я сижу здесь.

Филипп осмотрел убежище Констанции. Здесь, на высохшем суку дерева были навязаны разноцветные ленточки, в развилке сучьев поблескивал осколок зеркала.

— Ну что, нравится? — спросила Констанция. — Можешь считать это моим домом.

Она сняла слишком большое для ее руки кольцо и повесила его на сухой сучок поваленного дерева рядом с пестрыми ленточками.

— Оно будет здесь, и я буду навещать его, приходить и надевать на палец, — склонив голову, сказала Констанция.

— А ты не боишься, что его украдут птицы? — испугался за судьбу своего подарка Филипп. Констанция пожала плечами.

— Они меня любят, зачем им красть мое кольцо? А если возьмут, я попрошу, и они вернут его обратно.

Юноша не мог понять, шутит девушка или говорит серьезно. Глядя на Констанцию, он мог поверить во все что угодно, даже в то, что птицы слушают ее приказания. Он и сам сейчас был готов выполнить любую ее прихоть.

— И не бойся, — засмеялась Констанция, — никто его здесь не украдет — ни птицы, ни люди. Только я одна, а теперь и ты знаем об этом укромном месте. Посмотри, как отсюда чудесно виден ручей, — она раздвинула руками кусты и перед

Филиппом открылась великолепная картина — бурлящий поток и плоский камень, который вода огибает двумя рукавами.

Первая радость встречи прошла и Констанция посмотрела на Филиппа немного другими глазами. Только теперь она заметила, что парень немного грустен.

— Я знаю, ты меня ненавидишь, — сказала Констанция.

— Я ненавижу?! — изумился Филипп. — Да я… я… — и он осекся.

— Конечно, ненавидишь, ведь я одна из Реньяров. Ты не можешь поступать иначе, я знаю, твоя мать обвинила моих кузенов и дядю в том, что это они убили твоего отца. Это правда? — спросила она Филиппа.

— Да, я видел это собственными глазами, — полуприкрыв веки, ответил Филипп. — И ты видела это, только была слишком мала. Тебя вез на лошади кто-то из братьев, а ты вырвалась и побежала. А мы с отцом, спрятавшись, хотели переждать, пока проедут твой дядя и кузены, потому что мы находились на вашей земле. Но ты так плакала и отчаянно кричала»Пусти!», что я не выдержал и выбежал на дорогу, — Филипп бессильно опустил голову. — Я каждый день не устаю корить себя за тот

Злосчастный поступок.

— Не надо, — сказала Констанция и положила свою теплую ладонь на продрогшее плечо Филиппа. — Не надо, прошлое не вернешь. Я верю тебе, если ты можешь сказать мне в лицо, что мои родственники убили твоего отца. Но я одна из них, — горестно сказала Констанция, — видишь, я даже была вместе с ними.

— Я выбежал потому, — закрыв глаза, сказал Филипп, — что ты показалась мне другой. Даже маленькой девочкой ты не была похожа ни на одного из них.

— Это ты все придумал себе сейчас.

— Нет! — воскликнул Филипп. — Я каждый день возвращаюсь в прошлое, вновь и вновь переживаю, измеряю каждый свой шаг и вижу тебя. Да, теперь я точно знаю — это была ты. На тебе было дорогое нарядное платье, а в руках ты сжимала куклу.

— Куклу… — задумалась Констанция, — значит это была я. Эта кукла до сих пор хранится у меня, временами я люблю брать ее на руки и разговаривать. Мне кажется, она знает какую — то тайну, но не может открыть ее мне.

— Так значит это точно была ты, Констанция. Сколько же лет мы знаем друг друга? Почти всю нашу жизнь, а встретились только теперь.

— Это странно звучит, — задумалась девушка, — знать всю жизнь, а встретиться только теперь. Наверное, мы что-то путаем.

— Но почему я сразу вздрогнул, увидев тебя? Констанция улыбнулась.

— Иногда это случается и по другому поводу.

— По какому же?

— Ну, знаешь… — замялась девушка, — бывает, иногда озноб пронижет тебя, а вдруг бросит в жар… Всякое бывает.

— А ты? Что ты почувствовала, Констанция, когда впервые увидела меня? Констанция засмеялась.

— Ты был такой мокрый и несчастный, что ничего кроме жалости испытывать к тебе было невозможно.

— Ах, да, ты назвала меня мокрым нахохлившимся воробьем.

— Да-да, именно, воробьем. Ты сегодня был похож на него.

— Ты пришла сюда, потому что хотела увидеть меня? — с надеждой спросил Филипп Абинье.

— Да, я все эти дни только и думала о тебе.

— И я, — воскликнул Филипп и сжал пальцы Констанции, — я тоже думал о тебе. Я вспоминал ту нашу встречу.

Может быть, они еще долго сидели бы, глядя в глаза друг другу, но их разговору суждено было прерваться. Огромная форель, выскочив из воды у самого камня, с шумом упала в воду.

— О, какая огромная! — воскликнул Филипп.

— Ты хотел бы, наверное, такую изловить? А зачем тебе нужна рыба? — спросила Констанция.

Абинье напрягся и мрачная тень пробежала по его открытому лицу.

— Знаешь, Констанция, моей матери было очень плохо. Она все время вспоминает отца, а тот иногда вместе со мной ходил на ручей ловить форель и приносил ей. Представляешь, она по несколько дней может ничего не есть. Слава богу, сейчас ей стало лучше, она буквально ожила, изменилась на глазах. Она даже начала шутить.

— Я понимаю тебя. Но, к сожалению, я не помню свою мать, не помню и отца.

— Это так тяжело, — Филипп погладил Констанцию, как маленькую девочку, по волосам.