Мама сказала, что просто заглянула посмотреть, как тут устроилась ее дочка.

– С ней все в порядке, – ответила старая миссис Крозье, стоя в дверях и тем самым закрывая от мамы весь антиквариат.

Мама еле-еле сумела выдавить из себя еще несколько слов и поспешно ретировалась. Вечером она заметила, что старая миссис Крозье плохо воспитана, да и вообще эта женщина – всего лишь вторая жена, которую покойный подцепил где-то по пути в Детройт, во время деловой поездки. Вот почему она курит и красит волосы в черный, как смоль, цвет и помада у нее на губах выглядит так, словно она объелась вареньем. И она даже не мать больного, лежащего наверху. Даже не смогла родить ребенка.

(В тот день мы с мамой поссорились – что было у нас обычным делом – именно из-за ее визита к Крозье, но это к моему рассказу не относится.)

Наверное, с точки зрения старой миссис Крозье, я выглядела такой же настырной пронырой и эгоисткой, как моя мать. В свой первый рабочий день я зашла в маленькую гостиную, открыла книжный шкаф и стала вынимать один за другим тома «Гарвардской классики», которые до меня были выстроены в идеально ровный ряд. Большинство книг показались мне неинтересными, но потом попалась одна – вероятно, роман, хотя название было на иностранном языке: «I Promessi Sposi»[9]{57}. Я открыла ее: да, действительно роман, и написано по-английски.

Мне тогда казалось, что книги – это всеобщее достояние, независимо от того, как они к тебе попадают. Вроде воды из крана где-нибудь в общественном месте.

Однако, когда старая миссис Крозье увидела меня с книгой, она тут же спросила, где я ее взяла и зачем. Взяла из шкафа внизу, ответила я, и принесла наверх – почитать. Похоже, больше всего хозяйку озадачило то обстоятельство, что книга, которой положено быть внизу, оказалась наверху. Слово «почитать» она пропустила мимо ушей, словно такой род деятельности находился за пределами ее понимания. В общем, она заявила, что, если мне в дальнейшем понадобятся книги, я должна приносить их из дома.

Роман все равно оказался нечитабельным, и я без сожаления поставила толстый том обратно в шкаф.

В комнате больного, конечно, тоже были книги. Вообще чтение здесь, похоже, дозволялось. Книги эти были по большей части уже открыты и положены страницами вниз, – создавалось впечатление, что мистер Крозье прочитывает понемногу из одной, потом из другой, из третьей – и откладывает их в сторону. Да и названия меня совсем не привлекали: «Цивилизация на суде истории»{58} или «Тайная война против Советской России».{59}

Кроме того, я помнила наказ своей бабушки: не трогать без необходимости вещи, которых касался больной, потому что на них полно микробов. И когда подаешь ему стакан с водой, надо брать его не голой рукой, а тряпочкой.

Правда, мама возразила, что белокровие происходит не из-за микробов.

– А от чего же? – удивилась бабушка.

– Медики этого не знают.

– Хм.

После работы молодая миссис Крозье подвозила меня домой, хотя расстояние было немалое: с одного конца города на другой. Она была высокой, стройной, светловолосой, и лицо у нее временами становилось то бледным, то румяным. Иногда щеки покрывались у нее красными пятнами, словно она их расчесала. Ходили слухи, что она была старше своего мужа и даже что он учился у нее в университете. Моя мама считала, что это все домыслы: поскольку он был ветераном войны, то она могла быть и младше своего ученика. Люди просто невзлюбили ее за то, что она образованная.

Еще говорили, что она могла бы сейчас посидеть дома и поухаживать за ним в несчастье, как обещала во время бракосочетания{60}, а не мотаться на работу. И снова моя мама становилась на сторону Сильвии. Ездит-то она всего два раза в неделю и правильно делает: надо стараться сохранить профессию, скоро она останется одна, и тогда придется самой о себе заботиться. И вообще, если время от времени не уезжать от старой миссис, то можно с ума сойти. Мама всегда защищала женщин самостоятельных, живущих своим трудом, а бабушка за это на нее сердилась.

Как-то раз я попробовала заговорить с молодой миссис Крозье – с Сильвией. Из всех моих знакомых только она имела высшее образование и к тому же преподавала. Кроме ее мужа, конечно, но он был не в счет.

– Скажите, а Тойнби писал книги по истории?

– Что-что? А, да, конечно.

Казалось, для нее никто не имеет значения: ни я, ни те, кто ее критикует, ни те, кто защищает. Мы все были для нее букашками на абажуре лампы.

О чем старая миссис Крозье действительно заботилась, так это о своем саде. У нее был работник – человек примерно ее возраста, но гораздо более подвижный. Он жил на нашей улице, и именно от него она услышала про меня – что можно меня нанять. У себя дома он только болтал языком и растил сорняки, но тут трудился вовсю: выдергивал сорную траву, мульчировал почву{61}, носился туда-сюда, а она поспешала за ним, опираясь на палку и прикрыв голову большой соломенной шляпой. Иногда старая миссис Крозье присаживалась на скамейку покурить, но при этом не переставала комментировать его действия и отдавать приказы. Вскоре после своего появления в доме я решилась пройти между идеально постриженными живыми изгородями, чтобы спросить, не желает ли она и ее помощник воды. «Смотри, куда ступаешь!» – закричала она прежде, чем ответить «нет».

В дом никогда не приносили цветов. Кое-где за живыми изгородями, почти на самой дороге, росли маки, и я спросила хозяйку, нельзя ли нарвать букет, чтобы в комнате больного стало повеселее.

– Зачем? Они же там помрут, – ответила она, по-видимому не замечая, что в данных обстоятельствах это замечание звучит двусмысленно.

Некоторые мои просьбы или высказывания заставляли мускулы ее худого, в пигментных пятнах лица вздрагивать, глаза – бросать косые взгляды, а губы – делать такое движение, будто во рту у нее вдруг образовался мерзкий привкус. В такие моменты она действовала на меня как удав на кролика.