Он обожал это место, действительно обожал. Несмотря на все ежедневные оскорбления, которые он терпел, прогулки по кампусу приводили его в восторг. Он просто не мог поддерживать, как Гриффин, отношение постоянной подозрительности или бунтарства; он не мог приобрести ненависть Гриффина к этому месту.

Но разве он не имел права быть счастливым? До сих пор он никогда не чувствовал такого тепла в груди, никогда не ждал утра с таким нетерпением, как сейчас. Вавилон, его друзья и Оксфорд — они открыли часть его самого, место солнечного света и принадлежности, которое он никогда не думал, что сможет почувствовать снова. Мир казался менее мрачным.

Он был ребенком, изголодавшимся по привязанности, которая теперь была у него в изобилии — и разве это так уж плохо, что он цепляется за то, что у него есть?

Он не был готов полностью посвятить себя Гермесу. Но, ей-богу, он готов был убить за любого из своей когорты.

Позже Робин будет поражаться тому, что ему никогда не приходило в голову рассказать кому-то из них об Обществе Гермеса. В конце концов, к концу Михайловского семестра он стал доверять им свою жизнь; он не сомневался, что если бы он бросился в замерзшую Изиду, любой из них нырнул бы в нее, чтобы спасти его. Однако Гриффин и Общество Гермеса принадлежали к дурным снам и теням; его когортой были солнце, тепло и смех, и он не мог представить, как можно соединить эти миры.

Лишь однажды у него возникло искушение что-то сказать. Однажды за обедом Рами и Летти спорили — в очередной раз — о британском присутствии в Индии. Рами считал оккупацию Бенгалии продолжающейся пародией; Летти полагала, что победа британцев при Пласси была более чем справедливым возмездием за то, что она считала ужасным обращением с заложниками со стороны Сирадж-уд-даулаха, и что британцам не нужно было вмешиваться, если бы Моголы не были такими ужасными правителями.

— И это не значит, что у вас все было так уж плохо, — сказала Летти. — В гражданской администрации полно индийцев, если только они квалифицированы...

— Да, где «квалифицированные» означает элитный класс, который говорит по-английски и ведет себя как подлиза к британцам, — сказал Рами. — Нами не управляют, нами неправильно управляют. То, что происходит с моей страной, не что иное, как грабеж. Это не открытая торговля, это финансовое кровопускание, это грабеж и разграбление. Мы никогда не нуждались в их помощи, а они создали этот образ из неуместного чувства превосходства.

— Если ты так думаешь, тогда что ты делаешь в Англии? — спросила Летти.

Рами посмотрел на нее как на сумасшедшую.

— Учусь, женщина.

— А, чтобы приобрести оружие для уничтожения Империи? — Она насмехалась. — Ты собираешься взять домой несколько серебряных слитков и начать революцию, да? Может, нам пойти в Вавилон и объявить о твоих намерениях?

На этот раз у Рами не нашлось быстрого ответа.

— Все не так просто, — сказал он после паузы.

— О, правда? — Летти нашла место, где было больно; теперь она была как собака с костью и не хотела отпускать ее. — Потому что мне кажется, что тот факт, что ты здесь, наслаждаешься английским образованием, как раз и делает англичан лучше. Если только в Калькутте нет лучшего языкового института?

— В Индии полно великолепных медресе, — огрызнулся Рами. — Что делает англичан лучше, так это оружие. Оружие и готовность использовать его против невинных людей.

— Так ты здесь, чтобы отправить серебро обратно тем мятежным сепаям, да?

Возможно, так и должно быть, почти сказал Робин. Возможно, это именно то, что нужно миру.

Но он остановил себя, прежде чем открыть рот. Не потому, что боялся разрушить доверие Гриффина, а потому, что не мог вынести того, как это признание разрушит жизнь, которую они построили для себя. И потому, что сам он не мог разрешить противоречие своего желания процветать в Вавилоне даже тогда, когда день ото дня становилось все яснее, насколько очевидно несправедливыми были основы его судьбы. Единственным способом оправдать свое счастье здесь, продолжать танцевать на грани двух миров, было продолжение ночного ожидания корреспонденции Гриффина — скрытый, молчаливый бунт, главной целью которого было успокоить его вину за то, что все это золото и блеск достались дорогой ценой.

Глава восьмая

Тогда мы считали ничуть не вульгарным, когда компания парней, которых три месяца назад выпороли, а дома им не разрешали выпить больше трех стаканов портвейна, садилась друг у друга в комнате за ананасами и мороженым и обжиралась шампанским и кларетом.

УИЛЬЯМ МЕЙКПИС ТЕККЕРЕЙ, «Книга о снобах»

В последние недели ноября Робин помог совершить еще три кражи для Общества Гермеса. Все они проходили по той же эффективной, часовой схеме, что и первая — записка на подоконнике, дождливая ночь, полуночное рандеву и минимальный контакт с сообщниками, кроме быстрого взгляда и кивка. Он никогда не присматривался к другим оперативникам. Он не знал, были ли это одни и те же люди каждый раз. Он так и не узнал, что они украли и для чего использовали. Все, что он знал, это то, что Гриффин сказал, что его вклад помог в неясной борьбе с империей, и все, что он мог сделать, это довериться слову Гриффина.

Он все надеялся, что Гриффин вызовет его на очередную беседу за пределами «Витого корня», но, похоже, его сводный брат был слишком занят руководством глобальной организацией, в которой Робин был лишь небольшой частью.

Робин едва не попался во время своей четвертой кражи, когда третьекурсница по имени Кэти О'Нелл вошла в парадную дверь, когда он ждал в фойе. Кэти, к сожалению, была одной из самых болтливых старшекурсниц; она специализировалась на гэльском языке, и, возможно, из-за одиночества от того, что была одной из двух человек в своей области, она из кожи вон лезла, чтобы подружиться со всеми на факультете.

— Робин! — обратилась она к нему. — Что ты здесь делаешь так поздно?

— Забыл почитать Драйдена, — соврал он, похлопывая себя по карману, как будто только что спрятал туда книгу. — Оказалось, что я оставил ее в холле.

— О, Драйден, как жаль. Помню, Плэйфер заставлял нас обсуждать его неделями. Тщательно, но сухо.

— Ужасно сухо. — Он очень надеялся, что она продолжит; было уже пять минут