Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Гаррет, я тебя не узнаю вообще, — я старался говорить спокойно, вкрадчиво, чтобы он снова не вспылил. — Ты серьёзно так расстроился из-за какой-то оценки?
— «Расстроился»? Это оценка за полугодие, кретин!
Я ещё никогда в жизни не жалел так сильно о том, что употребил неподходящее к случаю слово. В отчаянии я опустил голову, стараясь раствориться на фоне стены. Анна, где тебя носит?!
— Ты пробовал разговаривать с Шарпом? Почему он поставил тебе «D»?
— Думаешь, у меня не хватило мозгов в первую очередь спросить его? — Уизли рывком приблизился, тыча в меня пальцем.
— Да нет, я ведь просто так спросил.
Мерлин, из-за удара в висок всё перед глазами двоилось, и раскрасневшаяся физиономия Уизли выглядела просто уморительно, и я не смог удержать предательски тянущиеся вверх уголки губ.
— Тебе смешно, мать твою?! — Гаррету окончательно сорвало крышу, и он снова подхватил меня за мантию и прижал к стене, ударяя кулаком в живот.
На выдохе выплюнув «Стой», я тут же обмяк, сползая по стене. Ярость забиралась скользкими холодными щупальцами под кожу, так что хотелось сорвать её и чесаться-чесаться-чесаться.
Когда мы были маленькими, родители нас с Анной учили, что надо быть добрее к людям — стараться понять их, прежде чем вступать в спор или, не дай Мерлин, драку.
Сестра всегда соглашалась с ними, а вот я считал иначе: когда такие заносчивые придурки, как Уизли, распускают нюни и руки — они заслуживают того, чтобы быть покалеченными: морально или физически, неважно. Глупо пытаться «убить всех своей добротой» {?}[отсылка к фразе Kill them with kindness], если эта самая доброта воспринимается большинством не иначе, как слабость.
Готов поклясться, что мои глаза горели огнём, когда я поднял их на рыжего придурка — отчего-то он качнулся назад, но я ещё ничего не сделал, так ведь?
Осторожно поднимаясь по стене, я не мог скрыть ухмылки — видеть растерянную рожу Уизли — то ещё удовольствие. Гнев застилал глаза, и откуда-то взявшаяся сила наполнила всё тело, руки так и горели в намерении бить что есть мочи. Я даже не помню, как накинулся на него, одной рукой хватая за капюшон, а второй, сжатой в кулак, размазывая его рыжие веснушки по тупому лицу. Удар, ещё удар и ещё удар. И ещё. И ещё. И так до тех пор, пока не раздался девчачий вопль — Анна спустилась с лестницы и увидела нас. Стук каблуков Матильды, взмах её палочки — и мои руки, прижатые вдоль тела, связаны верёвками.
Повернув голову в сторону коридора, я увидел целую толпу зевак. И как долго они тут стоят? Профессор Уизли быстро распорядилась отнести своего любимого племянника наверх к Чиррей, а меня тут же отправили к директору. Последнее, что я услышал, спускаясь, были слова рыжего:
— Я ещё отплачу тебе, Сэллоу. Вот увидишь.
«Что ж, пусть так. Будет даже забавно наблюдать за твоими потугами, идиот», — я улыбался уже во все тридцать два, совсем не прячась и не стесняясь своего приподнятого настроения. В толпе блеснули наполненные слезами глаза девчонки с Когтеврана — она всё вставала на цыпочки, чтобы заглянуть повыше, туда, куда несли Уизли. Ничего такая, симпатичная. И причёска милая — вместо заколки палочка.
***
Мадам Чиррей растерянно стояла посреди комнаты, застыв в немом вопросе.
— Простите, там мелкие игрались на лестнице, я их прогнал, — я вернулся на койку, внимательно рассматривая Саманту: сейчас, при воспоминании о том случае, она не выглядела такой печальной, как тогда. Заметив в её руках что-то блестящее и жёлтое, я неосознанно подался вперёд.
— Давайте закончим на сегодня, — медсестра протянула мне градусник и пилюли, которые я быстро выпил. Саманта всё крутила какую-то до боли мне знакомую штуку в руках, задумчиво притоптывая ногой.
— Что это там у тебя? — не удержался я.
— А, это. Я нашла тут, под кроватью — кто-то забыл, наверное, — она повернула ко мне предмет, показывая ярко-жёлтую картинку: три лимона, один из которых разрезан пополам, и с него стекает сок — крышечка от духов Амелии!
Я обомлел, не находясь, что сказать. Совсем вылетело из головы — я ведь отдал Оминису незакрытую баночку. Чёрт! Саманта, интересно, догадывается, чьё это?
Вспоминая случившееся несколько минут назад, я поймал себя на том, что блаженно спокоен и умиротворён. Слава Мерлину, Амелия в порядке. Всю ночь не спалось, и я мучился мыслями, как она там — всё ли хорошо? Оминис заверил меня, что она в норме, и беспокоиться не о чем, но я переживал. Какое облегчение было увидеть её глаза, заглядывающие в проём двери. И пусть я опять сглупил, опять сделал то, что не планировал, пусть! В тот момент меня нахлынуло чувство облегчения, захотелось просто побыть рядом. По-дружески, не более. Вспомнить былые времена. Прикрывая глаза, я всё ещё видел перед собой её испуганное лицо, когда потянулся к ней. Испуганное или разочарованное?
***
Пришлось ждать мадам Чиррей довольно долго — никак Себастьян жаловался на свои болячки! Наконец дверь открылась, и оттуда показалась тележка, а за ней и сама медсестра, довольно напевающая себе под нос.
Мне стоило немалых усилий убедить её в том, что мне нужна лишь пара зелий, и для этого необязательно заходить, а уж тем более ложиться в палату. Мадам Чиррей, казалось, была непреклонна, но я соврала ей, сказав, что Анна очень просила помочь ей с уроками и ждёт меня в гостиной. Они друг в друге души не чаяли, так что это сработало, и я, забрав лекарства, засеменила вниз.
Удивительно, но именно в тот момент, когда я подумала о том, как жаль, что не пошла с девчонками в Хогсмид, меня окликнула Натсай.
— Амелия! Иди к нам! — они с Поппи стояли у подоконника и радостно махали мне руками.
— Вы почему не в Хогсмиде? — я запыхалась, пока бежала к ним, так что сейчас стояла, согнувшись и упёршись руками в колени в попытке отдышаться.
— Как мы могли пойти без тебя? Другой вопрос, почему ты не у Чесноук или Чиррей, м? — Натсай сощурила глаза и сжала губы, чтобы скрыть ехидную улыбку.
— Я только оттуда, честно! — я вскинула руки. — Мне дали пару зелий, так что я в порядке, не волнуйтесь.
Обведя долгим внимательным взглядом подруг, я порывисто обняла их, подтягивая к себе с двух сторон. Натсай заливисто захохотала, а Поппи успела лишь хрюкнуть, упираясь
