— Я проходил специальную школу в Тибете, — сказал он, — и сдал экзамены, и только тогда получил разрешение разыскать тебя. Мне сказали, что ты — моя половинка.

— Они угадали, — ответила она, — и в этом твое несчастье.

— Почему?

— Потому, что кончилась твоя привольная жизнь. Теперь ты не избавишься от меня ни в этом, ни в том мире.

— А ты веришь в тот мир? — спросил он серьезно?

— Конечно — иначе этот ничего не стоил бы.

— Ладно, — сказал он, — согласен и на тот. Но и ты никогда больше не станешь прижиматься ко всяким сумасшедшим.

— Сейчас тебе станет очень смешно, — сказала она. — Потому что на самом деле я себе позволяла очень редко. Разве что на словах.

— Почему?

— Потому, что когда изображаешь себя такой, вы, мужчины, молчаливо признаете за мной право выбора. И не лезете так нагло, как к другим, изображающим робость и неопытность.

— Может быть, — согласился он, но только я никогда не лез нагло. Не умею.

— Тебе так не больно?

— Нет, — сказал он. — позволяю тебе это, и еще многое другое.

— Совсем темно, — сказала она, когда прошел еще, быть может, час. — Странно, что все спокойно. Может, мы и вправду ошибались?

— Ну и черт с ним.

— Смешно, но я жутко голодна. Зря мы не взяли ничего с собой. Спустимся, поедим чего-нибудь.

— Ох, — сказал он, — это слишком трудно: придется одеваться, я подозреваю, что на тебе сейчас ничего.

— В самом деле? Господи, до чего неприлично. А еще хуже — что и ты совершенно голый. Ну что же, пойдем так, не станем терять времени на одевание.

— Я могу, — сказал он. — Но я уже говорил, что нет патронов.

— Зачем они тебе?

— Стрелять в тех, кто там сразу набросится на тебя.

— Я думаю, — сказала она, — что им сейчас не до этого. У них свои проблемы, — да и жены рядом.

— Все равно могут, — сказал он. — Это будет своего рода ремиссия — перед смертью.

— Почему перед смертью? — она повернулась на бок и приподнялась на локте.

— Потому что те нападут. А здешний люд — никудышные вояки, да и оружия нет…

Эти слова окончательно вернули их в тот мир, что находился за стенами комнаты. Ева встала и начала шарить вокруг в поисках белья и одежды.

— Зажги свет, — посоветовал он.

— Да, — ответила она, — я как-то забыла об этом…

— Тут обо всем на свете можно забыть, — мысленно согласился он, — да и стоило бы.

Вспыхнул свет.

— Обожди еще минутку, — попросил он, — постой так.

Ева повернулась вокруг оси, словно манекенщица.

— Устраивает?

— Теперь побыстрее одевайся, — сказал он, — не то я ослепну, а слепой — никудышный стрелок. Хотя на худой конец могу и по звуку.

Он встал с кровати.

— Черт, голова кружится.

— Я же говорила — пора поесть. Дети должны питаться регулярно и качественно. Я имею в виду тебя.

— Ты просто боишься, что я сожру тебя, если ты не подсунешь мне чего-нибудь другого.

— Ну, — сказала она, — кошек не едят.

— Знаешь, бывает, что и кошек, и не только…

— Не надо, — сказал Ева, — мне противно.

— Извини, не буду, — ответил он и подумал: все-таки мы из разных миров. Во всяком случае, по происхождению, хотя сейчас мы с ней — один мир, неразделимый.

Ева, уже одетая и причесанная, подошла к нему:

— Клянусь тебе: никогда, никогда у нас не будет иначе. Даже потом, намного позже, когда что-то уйдет, все равно никогда не будет иначе.

Он прижал ее к себе и поцеловал, благодаря и надеясь. Потом закинул автомат за спину, они вышли, оставив постель в полном беспорядке, и направились к лифту. Но по дороге Ева сказала:

— Давай заглянем на миг.

Они заглянули.

— Сестра, все в порядке? — спросила Ева строго.

— Все в порядке, доктор Рикс. Звонили — искали вас.

— Кто?

Сестра посмотрела на экран.

— Он назвался Гектором. Просил передать, что ждет вас и господина в ресторане. По-моему, это тот самый корреспондент, который…

— Спасибо, сестра, — сказала Ева. Прошла вдоль термобоксов, останавливаясь, внимательно вглядываясь. Милов не удержался, подошел и прошептал на ухо:

— Я могу сделать тебе и получше.

— Когда мир образумится, — ответила она громко.

Сестра позади вздохнула. Они вышли. Лифты все еще работали, и это показалось Милову удивительным и внушающим надежду.

В ресторане было еще больше людей, чем в прошлый раз, теперь тут сидели и женщины, и дети, стоял невообразимый шум, и найти свободное местечко оказалось нелегко.

— Не просто будет найти здесь Гектора, — сказал Милов, — если у тебя есть такое желание.

— К чертям Гектора, — сказала Ева. — Я хочу есть.

Кое-как они уселись. Официанты куда-то исчезли, но фрак метрдотеля Милов углядел в царившем хаосе. С трудом удалось заполучить его к столику.

— Вы решили уморить нас голодом? — строго спросила Ева.

— Простите, но…

— Мы весь день занимались любовью и голодны, как волки.

Метрдотель позволил себе намек на улыбку.

— Завидую вам. Но вы заставляете меня краснеть — поверьте, это впервые в жизни…

— Впервые в жизни слышите такое?

— О, мадам… Нет, совсем другое, просто беда: у нас ничего нет! Все съедено, и сегодня не привезли ни горсточки продуктов! У нас не осталось ни одной машины, все они увезли больных еще утром и не вернулись, а поставщики и не показывались. Говорят, что-то происходит, мадам, и я готов в это поверить. Я в отчаянии и не знаю, что делать — разве что покончить с собой, как некогда славный Ватель…

— А вы пошарьте в холодильниках, — мрачно посоветовал Милов.

— Бесполезно. Мы никогда не оставляем продукты на завтра, нельзя же кормить гостей несвежим…

— Ну, хоть что-нибудь, — сказала Ева самым нежным голосом, излучая обаяние.

— Ну, разве что… Не решаюсь выговорить — может быть, яичницу? Допускаю, что осталось еще с дюжину яиц.

— Давайте все, что найдете, — сказал Милов, придав голосу оттенок угрозы. — И, я надеюсь, не все еще выпито?

— С этим пока благополучно, такие продукты не портятся. Я сделаю все, что в моих силах…

И действительно, яичница возникла, и еще какие-то обрезки ветчины, какие в нормальное время никто не решился бы предложить клиентам. Но сейчас все годилось.