воде проплыть, а через реку – мост калиновый перекинут. Идет дурак по мосту…»

Тут же в шуме дождя Зайцев различил мерное журчание воды. Навигатор в телефоне четко указывал, что путь к улице Кривоколенной ведет именно туда.

«Идет дурак по мосту, глядь – плывут по воде покойнички. Сами бледные да прозрачные – дно чрез них видать. Мимо проплывают, рот что рыбы разевают:

– Куда идешь, дурачок? Не ходи к царевне, у ней зубов сорок сороков, она тебя сгрызет, кости в прах разотрет!

А дурак идет, не слушает…»

Моста через речку не нашлось. Впрочем, и речкой это вонючее проточное болото Зайцев бы назвать не решился. Вместо моста кто-то перекинул через канаву несколько узких бревен. Скользкие от дождя, они то и дело норовили сбросить Зайцева в пенистый коричневый поток. Где-то на середине «мостика» завибрировал телефон. Неловко подцепив его в кармане, Зайцев резко выдернул руку, и гаджет, выполнив замысловатый кульбит, плюхнулся в ивашкинскую говнотечку. Ботинок соскользнул с края бревна, и Зайцев стремительно ухнул по щиколотку. Выматерившись, он принялся шарить ногой в потоке, но натыкался лишь на какие-то ветки и палки или пальцы плывущих по воде покойничков. Невыносимо заломило в висках. Зайцев брезгливо выдернул ногу из воды и, хлюпая ботинком, перешел на другой берег. Тоскливо посмотрел на бурую пену – под ней упокоились и все фото, и заметки по кандидатской, и телефонная книжка. Да и Павлу Семеновичу он так и не позвонил.

– Похер! – злобно сплюнул Зайцев. – Будет грант – будет тебе и новый телефон!

Дальше путь лежал по раскисшей тропинке через редколесье. Стоило тексту на листке закончиться, как под ногами у Зайцева тут же обнаружилась следующая страница. Было в этом что-то жуткое, сказочное, точно он, как Гензель и Гретель, шел по хлебным крошкам к пряничному домику. Нервировало лишь то, что эти «крошки» разбросал не Зайцев, а кто-то другой.

Черные от влаги деревья казались разбухшими, напившимися крови и едва пропускали свет. Облака-тучи черные, сбившись в стадо, грохотали над головой пуще прежнего. Сверкнула молния. На секунду Зайцеву показалось, что где-то между деревьев, пошатываясь, бродит безголовая тень. Коготки страха вцепились под лопатку, защекотали. Прогоняя жуткое видение, Зайцев принялся на ходу читать очередной отрывок:

«А дурак идет, не слушает. Видит, лежит на берегу голова – глазища навыкате, язык вынутый, из шеи кровя текет в землю-матушку. Завидела голова дурака, взмолилась:

– Подсоби мне, добрый молодец! Я к царевне свататься ходил, да по нраву ей пришелся. Она тулово-то мое за лыком-корой снарядила, а голова здесь осталась. Погляди-ка в лесу дремучем – не бродит ли где тулово мое осиротевшее».

И действительно, где-то поблизости раздался жалобный лепет, будто кто-то оставил в лесу младенца. Поодаль Зайцев заметил пенек, на котором лежало что-то вроде мусорного пакета. Из надорванного бока на труху струилось красное, похожее на томатный сок. Казалось, до ушей донеслось:

– Подсоби мне, добрый молодец!

– На хрен! – прорычал Зайцев сквозь зубы, затыкая уши. – Все на хрен!

Лесополоса и не думала заканчиваться. Казалось, она раскинулась на многие километры вокруг, конца-края не видать. Ветер метался, что шальной, меж редких деревьев, то и дело заставляя Зайцева оборачиваться – ему слышалось, как лес шепчет его имя. Тягостная неправильность всего и вся вокруг заставляла тревожно кусать губы, оглядываться на любой шорох, искать в каждом сучке лицо, а в каждой тени – чудо-юдо неведомое. Он уже малодушно подумывал, не повернуть ли к платформе, но сказка, обещавшая кандидатскую, почет и уважение коллег, гнала в путь-дорогу.

«Идет он дальше, видит – дуб растет, высокий, ветвями небо подпирает. А на ветвях – уши человечии развешаны. Куда дурак пойдет, туда они и поворотятся. Слышит, шумят ветви:

– Куда идешь ты, дурак? Не ходи к царевне, она – дочь царя потуземного, во грехе с матушкой-смертушкой зачатая, кровию вскормленная, слезами омытая.

Страшно сделалось дураку».

Подняв глаза, Зайцев хмыкнул – и в самом деле, на деревьях вокруг свисали какие-то грибообразные наросты, закручивающиеся спиралью, которые издалека можно было принять за уши. Кто знает, какие ужасы мерещились необразованному крестьянину в самых обыкновенных вещах?

Левая нога замерзла и почти потеряла чувствительность, а нахлебавшийся воды ботинок ощущался тяжелым, будто железным. Вскоре Зайцев встретил и следующего персонажа сказки:

«Вдруг глядь – не то дерево растет, не то человек мыкается. Ногами в землю сырую упирается, руки ветками разрастаются, а кору жуки да мураши подъедают. Увидал он дурака, взмолился:

– Подсоби мне, добрый молодец! Я к царевне свататься ходил, да ей приглянулся. Она меня отрядила лес ее стеречь, а тут на меня жучки да мураши и напали. Не брось в беде, отгони жучков-мурашей.

Дурак поглядел да прошел мимо – не зря же ему Ега рот подвязала да разговоров избегать наказала».

Этот старый вяз и правда когда-то мог походить на человека, но, видимо, стал жертвой не то засухи, не то жучков-древоточцев. Теперь же коряга казалась тенью самой себя, воющим призраком, что широко распахивал дупло-пасть, набитую пластиковым мусором и бутылками. Ветви-руки вздымались к небу синему в мольбе, а «тулово» превратилось в прогнившую труху. Зайцев из любопытства пнул корягу, и дерево со стоном выплюнуло ему на ногу с десяток белесых личинок.

– Гадость!

Вглядевшись в мерзкий комок, Зайцев различил нечто белое, знакомо усеянное вордовским «Таймс нью роман». Предыдущий отрывок сказки уже закончился. Брезгливо сморщившись, он отряхнул листок от личинок и почти не удивился, когда увидел продолжение «Намощи».

«Пришел дурак во чисто поле широкое, а на поле том ветер свищет:

– Куда идешь ты, дурак? Не ходи к царевне, у ней коса корни земли обвивает, очи насквозь глядят, а в месте заветном горячей, чем в пекле.

Совсем испугался дурак, да уж не поворотишься».

Выйдя на поросший ковылем пустырь, Зайцев увидел тощую фигурку, которая то и дело нагибалась за чем-то. Нагнется молодец за ягодкой – да в лукошко. А у того дна нет – все на землицу и валится. Заметив Зайцева, человек выпрямился, помахал рукой, выпалил на одном дыхании:

– Помоги мне, добрый молодец! Я к царевне свататься ходил, да ей приглянулся. Говорит, принеси ты мне полно лукошко ягод, наливных да спелых, крупных да белых. Сказала, покуда не принесу, не возвращаться. Помоги мне ягод набрать, вдвоем-то быстрее сладим.

Зайцев застыл на месте, не смея двинуться. Тощий как жердь и заросший по самые брови незнакомец явно был сумасшедшим. Об этом красноречиво свидетельствовала лишенная дна корзина, куда безумец исправно складывал какие-то гладкие белесые шарики, которые