Он совсем не имел образования, не умел вести себя, ум его был ограниченным, но среди солдат он поддерживал порядок и дисциплину и был ими любим. Атаки он проводил правильно и в должном порядке, хорошо распределял свои колонны, хорошо расставлял резервы и дрался с неустрашимостью. Но все это продолжалось какой-нибудь день. Победитель или побежденный, он к вечеру обычно падал духом – не то по свойству своего характера, не то вследствие малой расчетливости и недостаточной проницательности своего ума.

По своим политическим убеждениям он примыкал к партии Бабефа, то есть к наиболее ярко выраженным анархистам. Он был выбран депутатом в Законодательный корпус в 1798 году, ввязался в интриги, часто бывал смешон. Не было человека, более непригодного, чем он, для политических дискуссий и гражданской деятельности, в которой он, однако, любил принимать участие. Во времена империи он был герцогом Кастильонским и маршалом Франции.

X

Серюрье, родом из департамента Эн, в начале революции был пехотным майором. Он сохранял все внешние черты и суровость майора, был строг в отношении дисциплины и считался аристократом, за что подвергался многим опасностям, особенно в начале революции. Он выиграл сражение у Мондови, взял Мантую и имел честь видеть, как перед ним проследовал сдавшийся фельдмаршал Вурмзер.

Он был отважен, лично неустрашим, но ему не везло. У него было меньше порывистости, чем у предыдущих, но он превосходил их своими нравственными качествами, мудростью своих политических убеждений и честностью в отношениях с людьми. Он получил почетное назначение отвезти в Директорию знамена, отнятые у эрцгерцога[25] Карла. Впоследствии он стал маршалом Франции, комендантом Дома инвалидов и сенатором.

Глава IV. Восстание в Павии

I

К началу кампании Мантуя была разоружена. Венский двор надеялся на то, что его армия захватит и сохранит инициативу. Он рассчитывал на победы, а не на поражения, и только после договора в Кераско он распорядился вооружить и снабдить припасами Мантую и крепости в Ломбардии. Среди военных имеются люди, думающие, что если бы вместо потери времени в Миланской области французская армия продолжала свой марш для оттеснения Болье на ту сторону Адидже, то Мантуя была бы захвачена врасплох.

Но принципиально недопустимо оставлять в тылу у себя такое большое количество больших городов – с населением свыше одного миллиона, не взяв их в свои руки и не обеспечив расположения к себе этого населения. Французы пробыли в Ломбардии только семь-восемь дней. К 22 мая все лагеря были сняты. Эти несколько дней были затрачены с пользой: национальная гвардия была сформирована во всех городах Ломбардии, были обновлены органы власти на местах, спокойствие в стране восстановлено, – все это обеспечивало господство французов.

Генерал Деспинуа принял командование над гарнизоном Милана. Одной бригадой была обложена цитадель. В пехотных и кавалерийских дивизиях были образованы небольшие команды выздоравливающих и переутомившихся для несения гарнизонной службы в наиболее важных пунктах. Команда дивизии Ожеро в 300 человек расположилась в цитадели города Павии, – это считалось достаточным для защиты ее и моста через Тичино.

II

24 мая главная квартира прибыла в Лоди. Прошло всего два часа после приезда туда главнокомандующего, как пришло известие о восстании в Павии и во всех селениях этой провинции, из которой дивизия Ожеро ушла 20-го. Легкое волнение чувствовалось даже в Милане. Тотчас же с 300 всадниками, шестью орудиями и батальоном гренадер Наполеон отправился в эту столицу. Он прибыл туда в тот же вечер и нашел спокойствие восстановленным.

Гарнизон цитадели, сделавший вылазку, чтобы способствовать восстанию, был отброшен за валы. Отдельные группы были рассеяны. Главнокомандующий продолжал свой путь на Павию, направив впереди себя архиепископа и во все стороны – агентов с прокламациями, которые должны были просветить крестьян. Архиепископ был старцем 80 лет, из дома Висконти, человеком почтенным и по возрасту, и по характеру, но не имевшим ни ума, ни репутации. Его миссия не имела никакого успеха; он никого не убедил.

Мятежники Павии, намереваясь соединиться с гарнизоном Миланской цитадели, выслали авангард в 800 человек в Бинаско. Ланн его атаковал. Бинаско был взят, разграблен, сожжен. Надеялись, что пожар, который можно было видеть со стен Павии, устрашит этот город. Вышло не так.

В город бросились 8000—10 000 крестьян и сделались там хозяевами. Они были под предводительством фанатиков и австрийских агентов, которых мало заботило, чему может подвергнуться страна. На случай неудачи они имели средства бежать в Швейцарию.

Вечером в Милане было обнародовано воззвание, ночью расклеенное и на воротах Павии:

«Сбитые с толку толпы, не имея действительных средств для сопротивления, в нескольких общинах дошли до крайностей, не признавая республики и доблестной армии, победившей королей. Это непонятное безумие вызывает сострадание: вводят в заблуждение бедный народ, на его погибель. Главнокомандующий, верный принципам, принятым его нацией, – не вести войну с народами, – желает оставить открытой дверь для раскаяния. Но те, кто через 24 часа не сложит оружия, будут считаться бунтовщиками. Их селения будут сожжены.

Пусть грозный пример Бинаско откроет им глаза! Его участь станет участью всех общин, упорствующих в мятеже».

III

26 мая небольшая колонна покинула Бинаско и прибыла в Павию в 4 часа пополудни. Ворота были закрыты. Оказалось, что французский гарнизон капитулировал, и прошло уже несколько часов, как мятежники овладели цитаделью. Этот успех сильно их ободрил. Казалось трудным с 1500 человек и шестью пушками овладеть восставшим городом с 30 000 населения.

Этот город был обнесен стеной и старой бастионной оградой, находившейся, правда, в очень плохом состоянии, но предохранявшей его от захвата врасплох. Набат раздавался во всех окрестных селениях. Малейший шаг назад увеличил бы беду и вынудил бы призвать армию, находившуюся уже на Олио.

При таких обстоятельствах благоразумие предписывало смелость. Наполеон ускорил штурм. Стрельба шести пушек не смогла разрушить ворота, хотя велась долго. Тем не менее картечь и бомбы согнали крестьян, стоявших на стене, и позволили гренадерам сбить ворота с помощью топоров.