посвятив ему свою жизнь, она могла хотеть и чего-то другого. Это к нему жизнь вернулась со всеми своими целями и желаниями в тот самый день и час, когда Джейни вошла в его камеру. До этого мгновения ему даже в голову не приходило, что прожитая ею четверть века не была чистой страницей, как у него самого.

Почему, собственно говоря, она стала спасать его? Просто решила совершить благородный поступок? Но все-таки почему для этого выбрала именно его?

Что нужно ей от него? Нечто, погребенное в той, забытой его жизни? Если так, он безмолвно поклялся себе в том, что отдаст ей все, что она пожелает. Ведь нет и не может быть на свете вещи более ценной, нежели жизнь, которую она заново открыла для него.

Но что она ищет?

Взгляд его вновь обратился к вечернему пляжу, усеянному звездочками влюбленных пар; каждая – свой замкнутый мирок, в гармонии с остальными скользящий по своей собственной орбите… Влюбленные… ему приходилось ощущать на себе прикосновения любви. Память о них пряталась в тумане, он не смог вспомнить, где, когда и с кем это было… но существовало же все это вместе с тем старым-старым рефлексом – пока я не найду его и… – однако мысль снова ускользнула от него. Чем бы ни было это неведомое, оно значило больше, чем любовь, брак, работа или полковничий чин. (Полковничий? Неужели когда-то он хотел стать полковником?)

Тогда, быть может, ее осенила любовь? Джейни влюбилась в него… увидела, была поражена чувством как молнией, возжелала его, и решила добиться таким вот способом. Ну и тогда! Если она хочет именно этого…

Зажмурив глаза, он представил себе ее лицо, голову, склоненную в полном ожидания внимательном молчании, сильные тонкие руки, гибкое тело, чарующий голодный рот. Перед умственным взором его пробежала последовательность кадров, отснятых камерой здорового мужского ума, однако занесенных в разряд архивных: очертания ног Джейни, обрисовавшихся на фоне окна под пестрым облачком ее цветастой свободной шелковой юбки. Джейни в крестьянской блузе, острое копье утреннего солнечного луча гнется и липнет к ее нагому плечу и мягким выпуклостям грудей. Джейни в танце, никнущая к нему так, как если бы он и она были золотыми листиками электроскопа. (где же это он видел… где работал… что это – электроскоп? Ах, конечно же! В… – но мысль исчезает). Фигура Джейни, едва различимая в кипящей тьме, мерцающая белизной под пеленой нейлона, мешающейся с его едкими слезами… она держит его за руки, и он успокаивается.

Нет, Джейни не добивалась его – ни в неразлучных прогулках, ни в умиротворяющем покое совместных трапез, ни в долгом молчании вдвоем. Ни слово, ни жест, ни прикосновение не выдавали романтического увлечения. Любовь, даже потаенная и безмолвная, требует, жаждет, добивается. Джейни не требовала ничего. Она только… только ждала. И если она похоронила в его прошлом какую-то тайну, то не допытывалась – просто оставалась с ним рядом, чтобы не пропустить ее, если она вдруг вынырнет на поверхность. И если ей нужно нечто из того, чем он был, из того, что он делал, почему она не допытывается, не расспрашивает, не выведывает, как то делали Томпсон и Бромфилд? (Бромфилд? А это еще кто такой?)

Нет, здесь крылось нечто другое, – то, что заставляло ее глядеть на влюбленных с такой сдержанной печалью. Так, должно быть, безрукий завороженно наблюдает за игрой скрипача.

Рот Джейни… яркий, спокойный, ждущий… Умные руки Джейни… тело Джейни, конечно же, гладкое, как ее же плечо, твердое, как ее же предплечье… бурное, жаждущее промелькнули перед ним.

Не сговариваясь, они повернулись друг к другу. Две шестеренки: она ведомая, он ведущий. И тогда дыхание покинуло их обоих и повисло между ними символом, обещанием, единое и живое. Целых два гулких удара сердца пробыли они единой планетой, в далеком космосе влюбленных, а потом лицо Джейни исказил порыв сосредоточенности – не затем, чтобы сдержать порыв, но скорее для того, чтобы добиться немыслимой точности суждения.

И с ним произошло нечто – словно шарик твердейшего вакуума вдруг возник внутри него. Гип снова вздохнул, и окружавшая их магия сгустилась и хлынула внутрь дыхания, заполняя вакуум, поглотивший и убивший чары – целиком, за долю мгновения. Оба не пошевелились, лишь по лицу ее пробежала короткая судорога. Солнце садилось, они стояли друг напротив друга, лицо ее было обращено вверх, к Гипу, тут пятнышко тени, здесь блик солнца, и все оно было озарено ее внутренним светом. Но чары, чувство слияния, исчезли. Их стало двое, вновь были он и она, так и не слившиеся в одно, и это была Джейни спокойная, Джейни терпеливая, Джейни не погасшая, но не воспламененная. Впрочем, нет – истинное различие крылось в нем самом. Руки его поднялись, чтобы обнять ее за плечи, но более не хотели этого делать, с губ исчез, куда-то делся и потерялся так и не родившийся поцелуй, он отступил:

– Пойдем.

По лицу Джейни пробежала и скрылась тень досады. Тень, слишком похожая на многое из того, что теперь досаждало ему: на эти гладкие и шероховатые вещи, вечно возникавшие под его кончиками пальцев, но никогда не дававшиеся ему. Гип почти понял ее сожаление, оно относилось к нему, оно было здесь – и исчезло, совсем исчезло – растаяло в вечернем полумраке.

Они молча вернулись на главную аллею – к свету жалких тысячесвечевых ламп, к аттракционам и суетливому оживлению вокруг них. Где-то вдали за горизонт опускался истинный свет, совершая единственное сколько-нибудь значащее движение. Пусть игрушечные пушки палили теннисными мячиками в деревянные корабли, пусть вверх по склону бежали игрушечные собачки, пусть летели дротики в воздушные шарики… Подо всем этим Джейни и Гип погребли нечто сделавшееся настолько крохотным, что и холмика не осталось.

На специальном стенде стояла зенитная установка, со всеми поворотными устройствами, как настоящая. Можно было вручную прицелиться в искусственное небо из крошечной зенитной пушки, движения ее немедленно повторяла большая пушка на заднем плане. На полукуполе мелькали силуэты самолетов. Все вместе – и техника, и оформление – выглядело весьма соблазнительно и, надо думать, безотказно выуживало деньги.

Первым взялся за дело Гип. Сперва с легким недоумением, а потом с нарастающим и вовсе уж нескрываемым интересом он следил, как, повинуясь легким движениям его рук, ходил из стороны в сторону ствол массивной зенитной пушки в двадцати футах от него. В первый самолет он не попал, во второй тоже, но двух выстрелов ему вполне хватило, чтобы определить систематическую ошибку прицела, и он принялся по одной щелкать все цели, вылетавшие в небо аттракциона. Джейни, как девчонка, захлопала