– Убралась и ладно, – сказал на это Башка.

– А в милицию если пойдет? – говорит Аншлаг.

– Не пойдет, – отвечает Башка. – Малахольная потому.

Только Студень ничего не сказал и молча спать пошел, да ночью сон опять видел страшный. Будто идут по улице рядами люди со стесанными лицами – вместо головы у каждого кочерыжка, а командуют ими резиновые пугала и кнутом подстегивают. От такого сна Студень снова подскочил и бежать собрался, а только передумал, взял водоходные башмаки и пошел на озеро. Там целый день бултыхался кверху ногами, а все же к вечеру прочно на подушках встал и заскользил по воде, не падая. И про монстру доисторическую забыл, так гулянье по воде захватило. А доисторическая монстра сама на него из-под воды в оптический прицел глядела и про себя возмущалась, да показаться не смела, потому как опасалась, что бывшие бритые головы на нее охоту откроют. А как монстра больше никого на обед не пробовала, то и рассчитывала на снисхождение кудеярцев, которые ее, может, убивать не станут, а будут охранять как редкое явление природы. От бритых же голов и крамольных налетчиков такой милости точно не жди.

Студень, по воде в башмаках нагулявшись, пришел в монастырь утихомиренный и чувствами разными переполненный. Да тут еще сильнее обрадовался – бродяжка вернулась и снова хозяйничать женской рукой принялась, а душегубство их ни словом не помянула. И Башка не так чтобы сильно ее прочь гнал, свыкся уже. А Аншлаг Студню завидовать стал, что у него такой ночной сторож появился, и от того дурошлепствовал сильнее обычного, срамотой всякой разражался и чуть по уху за это не схлопотал.

Рано утром бродяжка к себе в мшистую церковь перебралась, а там Аншлаг ее, как тать в ночи, подкараулил – зажал и повалить хотел. Она лягаться стала, кричать.

– Да не ори же ты, – пыхтит Аншлаг и рот ей закрывает, а сам ополоумевши.

Тут в церковь влетел с воплем Студень и с размаху бьет его по уху, от бродяжки отдирает. А за ним вбегает Башка и лупит Аншлага кулаком по другому уху. Бродяжка в стороне слезами молча залилась.

– Сдурел? – кричит Студень и наскакивает.

– Это вы сдуремши, – бубнит Аншлаг и за ухи держится, – я теперь оглохнуть могу от таких подарков.

– Это не подарки, – говорит Башка, – а твое заработанное. Чтоб запомнил: мы своих не трогаем.

Аншлаг на бродяжку невесело поглядел, спрашивает:

– Ну чего ревешь?

А она хлипнула носом и говорит:

– Ушей твоих жалко.

И правда, уши у него разбухли, как две котлеты стали.

Первым Башка засмеялся, за ним бродяжка улыбнулась. Студень подхватил, а последним Аншлаг заухмылялся и развеселился. Тем и помирились, и каждый своим делом занялся.

А вдруг слышат – Башка всех к берегу созывает. Прибежали, видят – стоит на спуске холма гора кирпичей, ровно сложенная, а кирпичи старинные, огромные, от времени темные, хоть были когда-то белые.

– Это кому? – спрашивает Аншлаг.

– Строить чего-то будут? – гадает Студень.

– Нет, – говорит Башка, самый умный, – из такого кирпича теперь не строят. Это что-то другое.

А потом на монастырь позади поглядел, на стену недопостроенную и добавил:

– Это как раз монастырский кирпич, его раньше отсюда выламывали на постройки.

– А теперь обратно принесли, – живо сказал Студень. – Если это не Черный монах, то не знаю, кто еще.

– Стену опять строить будет, – говорит Аншлаг. – Как появится, я у него точнее про клад здешний вызнаю.

– Он не появится, – озлился тут Башка. – Он же кирпичи из воздуха брал, а это, – пинает гору, – не для него, а для нас.

– Он хочет, чтобы мы тут все строили? – задохнулся Студень в изумленности.

– Он-то хочет, – говорит мрачный Башка, – а я вот не хочу.

И пошел наверх, в монастырь. Аншлаг со Студнем друг на дружку погляделись, гору глазом померили и вздохнули. Потом Аншлаг говорит, ухо отбитое почесывая:

– А мне надо клад разыскивать. Да вообще не умею кирпичи класть.

И тоже ушел следом за Башкой. Тогда Студень к бродяжке обернулся и глазами спрашивает. А она ему совсем про другое отвечает:

– Тот, со стесанной будто мордой, еще к тебе будет приходить. Он совсем близко к тебе стоит теперь.

Студень побелел и говорит:

– Зачем ему мое лицо?

– Ему не лицо отдают, – объясняет бродяжка, – ему душу отдают. А ты не отдавай, ты борись с ним.

– А Черный монах?

– Он тоже близко, – говорит, – а помочь может только тому, кто сам борется.

Будто и невпопад, а получилось, ответила Студню бродяжка. Он обошел гору кругом, поплевал на ладони и взял с самого верха первый тяжелый кирпич.

И стал Студень строить монастырскую стену.

Бродяжка ему помогала, подтаскивала кирпичи, раствор мешала, а цемент и все остальное купили в городе, да еще книжку подсобную для строительства. Оттуда все вычитывали и по написанному делали. На берегу что ни день, то новая гора кирпичей вскакивала, и радовались ей, как малые дети. А Башка все ходил вокруг и чего-то себе на уме замышлял да высчитывал. Только Студня на лихое дело больше не приглашал, а сам за двоих одержимо войну вел.

Но один раз все-таки снова вместе собрались и против хитрого шамбалайца втроем выступили. А шамбалаец, видать, новые надувательские башмаки себе справил и в другой раз жертвующую публику к озеру позвал для показа истинного на воде хождения. Опять темноты дождался и в прожекторных фонарях вышел на середину озера. На том берегу ахи, вздохи и разные удивления, а на этом, монастырском, бродяжка в последний раз крепко троим наказала шамбалайца жизни не лишать, только башмаки с него снять.

Вот они в воду зашли и поплыли скрытным манером, а там шамбалайца, совсем распетушившегося и кренделя выделывающего, настигли. Он звука издать не успел, под колени его подсекли и по лбу ударили, чтоб не бултыхался с испугу. Да неудачно так получилось, шамбалаец от удара совсем дышать перестал.

– Чем ты его? – спросил Башка у Аншлага.

А тот руку показывает – на пальцах железячка малая сидит.

– А чего он такой дохлый, – удивляется, – я этой железячкой комаров на себе бью.

Да делать нечего, вокруг фонари уже вовсю рыщут, потерянного шамбалайца отыскивают, и народ на зрительских местах заволновался. Бросили его, башмаки стаскивать не стали и поплыли назад.

А шамбалайца наутро спасательный катер разыскал – он кверх ногами плавал, одни надувательские подушки над водой торчали. Среди жертвующей публики после этого скандальность великая разразилась, всё требовали свои пожертвования обратно. Да уже не с кого взять было.

Еремей Коснятин все старые брошенные постройки из монастырского кирпича в Кудеяре разобрал, где велено было, кирпич сложил, руки отряхнул и стал думать, куда силу молодеческую дальше приспособить. Войны никакой в государстве теперь вроде не было, а иноземный супротивник пока мирно зуб точил и мелкими пакостями досаждал, но это богатырского вмешательства не требовало. А вот в родном Кудеяре дела странные да беспокойные творились, и чем дальше, тем разительнее. Лихие головы без удержу безобразничали, в дивном озере откуда ни возьмись доисторическая скотина завелась, а по самому озеру заморские проповедники коварно расхаживали и народ темнили. Да еще иноземные богатыри в перекачке засели, звездами пятиконечными обгородились и на дивное озеро покушаются, а воду из него портят.