– А мне кажется, что обязанность офицера в таких серьезных случаях, как случай с Захаровым, не принимать на веру того, что говорят глупые и ничего не смыслящие матросы, а лично исследовать дело и сообразно с этим и поступать. Да-с. И вот теперь, когда у Захарова одна нога окажется на несколько вершков короче другой, он будет благодарить только вас и никого больше…

Произнеся эту тираду, Гаврила Андреевич с шумом придвинул свой стул к столу и, продолжая ворчать что-то себе под нос, занял свое место подле Арамиса, я же направился на мичманский конец стола, «на бак», совершенно уничтоженный и сокрушенный донельзя. Мне редко приходилось видеть нашего всегда добродушного старшего доктора в таком раздражении. Что касается меня, то меня мучили сильные угрызения совести всякий раз, как я вспоминал, с какой бесцеремонностью таскали мы несчастного Захарова за его сломанную ногу.

В моей памяти не сохранилась дальнейшая судьба матроса Захарова. Кажется, он был переправлен на госпитальный «Орел» и так и не успел вернуться к нам на броненосец до конца нашей эскадры.

* * *

Около трех недель переплывали мы океан, к концу этого периода вновь пересекли экватор, вернувшись на родное Северное полушарие, и, наконец, подошли к Малаккскому проливу. Наш вход в пролив, хотя и очень широкий со стороны Индийского океана, сразу же почувствовался нами, ибо благодаря близости земли, раскаленной тропическим солнцем, температура воздуха заметно скакнула на повышение. Изменился и цвет воды: кристально чистая лазурь бездонного океана сменилась желтизной не очень глубоких вод.

В продолжение всего нашего долгого плавания океаном мы ни разу не видели ни паруса, ни дымка встречных судов, но с первого же дня, как наши неугомонные и неутомимые винты начали буравить воды Малаккского пролива, этой большой дороги с Дальнего Востока в Европу, мы начали встречать и обгонять, а то нас самих обгоняли, суда всех видов, величин и национальностей. Необходимо было принять самые серьезные меры предосторожности на все время плавания проливом, в котором условия для минной атаки были более чем благоприятными.

Пролив, все съеживавшийся по мере удаления от Индийского океана и приближения к выходу в Китайское море, тянулся на много миль, пробежать которые наша эскадра могла лишь в три или четыре дня; в него вливалось множество других глубоких проливов, чрезвычайно удобных для засад атакующих судов.

Поэтому, войдя в пролив, эскадра изменила свой строй и порядок: транспорты были взяты внутрь эскадры под охрану военных судов. Чтобы дать им большую свободу маневрирования и не задерживать эскадру долгими заводами часто лопающихся буксиров, миноносцы пошли в проливе под своими собственными машинами; крейсера шли в авангарде и арьергарде эскадры.

В последний день плавания по проливу мы проходили в виду Сингапура, вернее даже, по его рейду, ибо пролив в том месте так узок, что во всю его ширину может считаться рейдом Сингапура. Простым глазом был виден большой город, раскинутый на низком желтом берегу, под ним – целый лес мачт судов всех видов, между которыми в бинокль можно было различить несколько английских военных кораблей.

У нас на корабле и офицеры, и команда на верхней палубе и мостиках не отрывают взоров от далекого города. Общее настроение – радостное и гордо-хвастливое; на лице каждого и офицера и матроса написан гордый вызов англичанам: «Любуйся и знай наших!»

А похвастаться действительно было чем: позади нас уже было более четырех тысяч миль безбрежного и свирепого Индийского океана, пройденных огромной эскадрой с мелкими судами, без единой стоянки в пути, не потеряв ни одного судна, не оставив ни одного отставшего! Пройден и страшный, бесконечно длинный Малаккский пролив, где нас так легко могли «ущучить» японские миноносцы. Теперь, когда мы были уже в виду Сингапура, он нам был уже не страшен: не успеет зайти солнце, как мы будем уже на просторе Китайского моря.

Проходя траверз Сингапура, мы увидели небольшой пароходик, идущий от города на пересечку нашего курса. На его мачте развевался огромный флаг российского консула. С нашей стороны отделился один из миноносцев и пошел ему навстречу. Видно было, как с пароходика, когда к его борту подошел миноносец, что-то передали ему на борт, после чего они разошлись, а пароходик, догнав «Суворова», некоторое время шел рядом с ним, после чего вновь повернул и пошел по направлению к Сингапуру.

В скором после этого времени наши сигнальщики приняли от переднего мателота следующее известие, переданное по семафору:

«С “Суворова”, передать по линии: несколько дней тому назад в Сингапур приходили японские крейсера. Весьма возможно, что неприятельская эскадра находится у северного берега острова Борнео».

Весть эта еще более оживила и порадовала нас. Наши старики в кают-компании весело потирали руки и приговаривали:

– Прозевали, голубчики… Ищи, свищи, теперь ветра в поле, а нас – в Китайском море…

У всех было ощущение одержанного крупного успеха. Этот день, день выхода эскадры из Малаккского пролива в Китайское море, был одним из самых бодрых и радостных дней за все время нашего долгого похода. Такого высокого подъема духа не приходилось наблюдать ни до, и увы, ни после, до самой уже гибели эскадры…

По выходе на простор Южно-Китайского моря в нашей кают-компании вновь стал обсуждаться давно уже не дебатированный вопрос – «куда идем», вернее – «как идем?» Натренировав нас в Индийском океане на погрузке угля в открытом море, не поведет ли нас адмирал прямо во Владивосток, никуда уже не заходя? Должен сказать, что эта идея встречала у большинства самое горячее одобрение.

– К черту якорные стоянки и иностранные порты! Обойдемся и без них! Вот это будет номер: одним духом махнуть с Мадагаскара во Владивосток, без единой якорной стоянки, с транспортами и миноносцами! Что-то ты скажешь тогда, владычица морей, гордый Альбион, чтоб тебе ни дна, ни покрышки!

Столь бодрые восклицания можно было слышать в нашей кают-компании в этот знаменательный день при обсуждении вопроса о нашем дальнейшем движении вперед. День проходил за днем, мы плыли уже вдоль берегов Индокитая, поднимаясь на север, ничто не предвещало близкой якорной стоянки, все, казалось, подтверждало наши смелые предположения.

Наконец наступил момент, когда предположения эти превратились уже в уверенность, когда на третий или четвертый день по выходе нашем в китайские воды, на рассвете, адмирал поднял сигнал: «Начать погрузку угля». Сомнений не оставалось уже ни у кого, даже у самых злостных скептиков. Ясно, что адмирал идет вперед и вперед, не думая пока о якорной стоянке, иначе – зачем грузиться углем в открытом море?

С давно не виданной энергией и жаром приступили к погрузке угля. В разгаре погрузки, среди дня, адмирал приказал вдруг сигналом: «Кораблям показать точное количество имеемого запаса топлива». Приблизительное количество адмирал знал, ибо корабли ежедневно, перед подъемом флага, показывали сигналом в числе прочих, даваемых ежедневно сведений, и количество остающегося топлива. Во время же погрузки корабли показывали количество принимаемого угля ежечасно. В чем же дело? Почему ему теперь понадобилась точная цифра имеемого на судах запаса? Вопрос этот заинтересовал всех в высшей степени. Одно было ясно: адмирал, по-видимому, принимал какое-то важное решение, которое зависело главным образом от имеемого на кораблях запаса угля. Он прекрасно знал, что показываемая в утренних рапортах цифра всегда грешит в сторону уменьшения действительного запаса угля, и теперь ему для чего-то понадобилось знать точную и верную цифру.