Энергично сплюнув себе под ноги, она развернулась и ушла.

Глядя на ее широкую твердую спину, я понимала: это мой последний день работы на конюшне.

3

Но был и по-настоящему последний день — следующий.

Я еще с первого дня работы втихомолку недоумевала: лето практически наступило, стояли прекрасные теплые деньки конца мая, погода уже была совсем летней, даже жаркой, а кобылы с жеребятами продолжали торчать в душных и тесных конюшнях. Их выгоняли погулять в левады, но что за прогулка на вытоптанной сотнями лошадей площадке за загородкой! Там только малыши могли чувствовать некий комфорт — не обращая внимания на тесноту, они весело шныряли между кобылами, чаще в одиночку, но иногда и собираясь компаниями. Те, кто помладше, держались вблизи матерей, а самые старшие, родившиеся в марте или даже конце февраля, уже настолько освоились с миром, что обращали внимание на людей, подходивших к загону.

Кобылы с жеребятами гуляли с обеда до вечера. Когда конюхи уходили, дежурные скотники выгоняли их в левады, а мы, придя вечером, возвращали их назад. В конюшне раскрывали настежь все двери денников, отпирали леваду и гнали табун в конюшню. Как правило, привыкшие держаться вместе лошади сами находили дорогу назад и даже заходили каждая в свой денник. Жеребята следовали за ними как привязанные. Редко какой не в меру самостоятельный малыш сворачивал не в ту сторону — на этот случай мы заранее вставали живым коридором вдоль дороги и гнали ослушника к матери.

После трех-четырех таких вечерних прогулок я уже смирилась было с тем, что такое будет происходить каждый день, но однажды, как раз когда мы с Капелью «посетили» жеребятник, Лена сообщила потрясающую новость.

Мы вернулись на отдых в наш дом с выложенным кирпичами изображением лошади на стене и, пообедав, развалились на кроватях поболтать. Альбина, как обычно, рассказывала о том, как живут в ее родной Калуге, иногда делилась с нами кое-какими мелочами, что приключились, пока мы с Леной были на работе. Я жаловалась на бригадиршу, сетуя на то, что рано или поздно война между нами начнется в открытую, а мне слишком нужна хорошая характеристика, чтобы не волноваться из-за этого.

— Табун завтра выгоняют на пастбище, — вдруг сказала Лена. — И все это кончится!

— Ну и что? — До меня не сразу дошло, в чем тут дело.

— Я говорила с начконом, — терпеливо объяснила она. — Нам же с тобой на практике надо успеть везде поработать, чтобы все знать. Ну вот, я так ему и сказала.

— И что он? — Я начала кое-что понимать.

— Я иду пасти табун, а тебя переведут к молодняку, в тренировочную конюшню. Марьи Ивановны (не смейтесь, так на самом деле звали бригадиршу) там нет…

Надо ли описывать мое облегчение!

Нового дня я ждала с особым чувством — кончался не самый радостный этап моей практики. Когда перед выгоном табуна конюхи собрались в маленьком подсобном помещении, я, прислушиваясь к их голосам, невольно задавалась вопросом: хорошо ли, что завтра я их не увижу? И чуть не подпрыгнула, когда вошла бригадирша:

— Пошли, хватит сидеть!

Выгон табуна на пастбище существенно отличается от обычной прогулки. Разобрав недоуздки, мы входили в денники и по одной выводили кобыл вместе с жеребятами. Привыкнув, что остаются одни, некоторые малыши отказывались выходить сразу — надо было распахивать двери денника настежь и ждать их снаружи.

На площадке между конюшнями, там, куда обычно мы водили кобыл на пробу жеребости, стояла как постовой бригадирша и энергично командовала всеми сразу:

— К оврагам! Все к оврагам!.. Туда!

— Где овраги? — на ходу окликнула я ее.

— Там! — последовал взмах руки.

В указанную сторону уже вели кобыл, и я отправилась за всеми.

Конезавод располагался на склонах двух или трех холмов. Все конюшни построены на их сглаженных плоских вершинах, а между ними были низины. Там, где не было асфальта, на открытой земле росли трава, крапива, кустарник, а надо всем этим шумели сосны и дубы. Настоящий лес, ничуть не хуже, чем во ВНИИКе. Наша конюшня находилась вместе со случной на одном холме, с которого шел пологий песчаный спуск к седловине. Склон лошади преодолевали широкой рысцой, так что коноводам приходилось бежать рядом с ними, и выскакивали на соседний склон, где заросли были совсем уже дикими. Среди них вилась довольно широкая тропинка и стоял какой-то приземистый домик красного кирпича. Со стороны он казался брошенным, и лишь позже случайно я узнала, что это ветлечебница.

Мы проводили кобыл мимо, сквозь кусты, которые расступались навстречу, шагов двадцать — и мы оказывались на краю широкой луговины, залитой слепящим после полумрака завода солнцем. Пряно и свежо пахло луговым разнотравьем.

Здесь мы снимали с кобыл недоуздки и отпускали. Они, видимо, тоже были в первый миг поражены нежданной свободой, поэтому чаще всего делали лишь два-три шага и останавливались. А мы поворачивались и шли за следующей. Делалось так потому, что весь табун, погони его на пастбище целиком, разбредется, куда захочется лошадям, а конюхов слишком мало, чтобы они даже вместе с пастухами собрали лошадей среди холмов и кустов. Кроме того, существовала еще одна особенность окружающей местности, о которой я расскажу чуть ниже.

За два с небольшим часа мы перегнали все маточное поголовье вместе с жеребятами. Некоторых кобыл я к тому времени уже узнала настолько, что, казалось, могла бы отличить от сотни других. Чего стоила одна красавица и злючка Богиня или вообще редкая по масти, серая в яблоко, Ямайка, у которой была еще одна отличительная особенность — ее невероятный для лошади возраст. Тридцать один год! Мне казалось, что я знаю их «в лицо», но стоило им очутиться в табуне, как все мои знакомые пропали. Перед глазами была безликая масса из копыт, грив и глаз, над которой возвышались несколько всадников — конные пастухи. Где-то среди них была и Лена.

Табун ушел, и мы с Альбиной остались одни. Наша подруга теперь все время пропадала с лошадьми, приходя только переночевать. Являлась она такая усталая, что сразу ложилась спать. Лишь на рассвете, если у тебя бессонница и ты можешь встать часов в шесть, ее можно было поймать для короткого разговора на ходу.

Мы с Альбиной развлекались сами. Я работала только полдня, она не работала вообще, и все свободное время мы заполняли путешествиями. Наскоро перекусив и переодевшись, мы отправлялись побродить по окрестностям. Лена сама приглашала нас в табун, и в один прекрасный день мы решили нанести ей визит.