Симптомы приземленности нарастали в нем, как при бурно развивающейся болезни. Он жаждал развлечений, детективов, телевизора, выпивок, сплетен. Раз или два мелькнула мысль – не позвонить ли Каору? Но Каору не любит телефона, и разговор получился бы неловким, невежливым, оскорбляющим чувство собственного достоинства. Что можно сказать друг другу на таком расстоянии? Мэтью не хотел позориться перед Каору. Достоинство – это все, что у него осталось. Возможно, закончится все это тем, что он начнет писать мемуары.

Остин занимал в его мыслях участок безнадежной тревоги, связанной скорее с прошлым, чем с будущим. Брат снился ему едва ли не каждую ночь. Вновь и вновь разыгрывалась сцена на каменистом склоне. Бетти снилась ему. Дорина снилась ему. А Мэвис не снилась. Тисборнов избегал. В их присутствии он невольно начинал играть роль, которую находил невыносимой, – светского человека, сделавшего блестящую карьеру. Тисборны подавали реплики, побуждали играть дальше, награждали аплодисментами. Он очень хотел увидеться с Шарлоттой, чувствовал даже, что это его долг, но все время откладывал. Охотно встретился бы и с Людвигом Леферье, но опасался, что все закончится чаем tкte а tкte с Грейс. И с Гарсом не прочь был бы встретиться, но это исключено. Ему нужно было занятие, но не такое, какое все время предлагал Чарльз Одмор. В конце концов занялся домом. Надо разместить коллекцию. Он нанял уборщицу, автомобиль и газонокосильщика-ирландца. Наедине с собой ему было зябко.

Кто-то звонил в дверь. Мэтью где-то оставил пиджак. И не мог вспомнить, где именно. Пошел открывать в чем был. На пороге стоял Остин.

Испытав взволнованное удивление, Мэтью тут же подумал: какой же он еще молодой и как хорошо выглядит под этим солнцем, отражающимся в светлых волосах.

– Прошу, – сказал Мэтью как можно спокойней.

На улице стоял сияющий новенький автомобиль Мэтью.

Обойдя ящики, Остин пошел вслед за братом в гостиную, где всюду – и на столе, и на каминной полке – все еще обернутые в солому, стояли вазы и кубки.

– Это и есть знаменитая коллекция? – спросил Остин.

Он, кажется, слегка пьян, подумал Мэтью. Выпил для храбрости.

– Да. Для нее здесь не хватает места. Придется, наверное, часть отдать в музей.

– То есть пока не отыщется более обширный дом?

– В общем-то… э-э… требуются специальные стеллажи… в домашних условиях нет того эффекта… вот в чем проблема… я ведь раньше не собирал всю коллекцию в одном месте…

– А как же там обходился?

– Там я рассовывал по разным местам и продолжал покупать новые экземпляры.

– Прямо какая-то страсть вроде алкоголизма?

– Возможно.

– У каждого свои вредные привычки. Но как-то глупо быть владельцем и отдавать в музей, тебе не кажется?

Остин неожиданно взял одну из ваз и, нахмурившись, стал рассматривать. Мэтью невольно подался вперед и отнял сокровище.

Секунду они смотрели друг на друга. Потом Остин рассмеялся.

– Не сердись, – произнес Мэтью. – Хочешь выпить?

– От этого никогда не отказываюсь. Виски, спасибо. Чистое. А ты? Смотри-ка, а ты на старости лет стал похож на отца. Если бы этот господин не был таким заядлым трезвенником, я мог бы… мог бы… разреши, я сяду?

– Я не против выпивки, – возразил Мэтью, – только еще рановато. Рад тебя видеть, Остин.

– Рад?

– Да. И ты это знаешь.

– С чего бы это? А, нет, знаю. Видя меня, ты можешь радоваться, что у тебя совсем другая жизнь.

– Не только поэтому.

Остин снова рассмеялся:

– Не только поэтому. Прекрасно. Ты дипломат. Ну ладно, ты меня хотел видеть, и я пришел.

Он погрузился в кресло, перебросив ноги через поручень. Мэтью украдкой придвинулся поближе к своим вазам.

– Значит, ты все же набрался храбрости и пришел на меня полюбоваться?

– Нет. Ты же не картина, писанная маслом, как сказала бы моя подружка Митци. Кстати, ты знаешь, кто такая Митци? Ах да, вы уже познакомились. Этакая гигантская кариатида с душой голубки. Не любовница, сразу замечу.

– Я так и думал.

– Наплевать, что ты там думал. Я пришел потому… зачем же я пришел… затем, что ты меня позвал; и сейчас, когда наш отец почиет на лоне Авраама, ты становишься главой семьи, если она существует.

Мэтью теперь чувствовал себя спокойней. Остин опрокинул пару рюмочек, и это кстати. Небольшое сумасшествие – как раз то, что нужно. Эта встреча не должна пройти впустую, как случилось с Мэвис.

– В таком случае позволь мне как главе семьи спросить: ты уже нашел работу?

– Нет, еще не нашел, и раз уж зашла речь об этом, то у меня нет ни гроша. Ты можешь мне одолжить?

За этим он и пришел, понял Мэтью. Ну конечно, за чем бы еще? Разочарованный, раздосадованный, он все же не хотел отпускать Остина, пока не… что? Что тут можно сделать, чего добиться? До чего же все складывается не так, как он думал перед возвращением. Что-то угасло, какой-то чистый огонь. Дать, что ли, ему денег, и пусть идет с Богом? Надо быть проще. «А я хочу быть сложнее, – тут же возразил внутренний голос, – не Остин хочет, а я».

– Могу одолжить. Чековая книжка… сейчас… где-то задевалась.

И начал рыться в ящике стола.

– Ты меня, вижу, презираешь?

– Нисколько, – все еще роясь, ответил Мэтью. О, нашел! Теперь надо выписать чек, значит, Остин еще какое-то время здесь побудет. Он присел на стул. – Остин, ну давай же наконец прекратим эту вражду.

– Да?

– Ну давай простим друг другу… ты прости меня.

– Нет.

– Попытайся… Ты же только что сказал, я старый…

– Тебя это задело?

– Да, я старый, и ты тоже не юноша. И мы не случайные люди друг для друга, мы часть друг друга. И пока будет длиться вражда, мы с тобой будем впитывать яд. Неужели ты не чувствуешь в себе этого яда?

– Чувствую, – ответил Остин. – Но излечить это можно только одним способом. И это никак не прощение. Вообще пора выбросить на помойку этот церковный язык. Никакого прощения не существует. Это религиозный миф. Ты сам это знаешь, поскольку мнишь себя знатоком религии.

Остин сменил позу на менее вызывающую: он сел, слегка наклонившись вперед, пристально глядя на брата. Мэтью наклонился ему навстречу. Как шахматисты за партией, мелькнула мысль. На дворе ирландец таскал по лужайке газонокосилку.

– Слова не имеют значения, – сказал Мэтью, – существуют движения души, прекращающие раздор, позволяющие любви и состраданию…

– Я не нуждаюсь в твоем сострадании.

– Я имел в виду твое.

– Мое – к тебе? Сэр Мэтью, я сейчас лопну от смеха.