Все его мускулы были напряжены, натянуты, отчего на лице появилось выражение дикой жестокости — ничего подобного ей еще не доводилось видеть.

Потом, мгновение спустя, когда Доул, одержав победу, раскланивался с толпой, он снова стал похож на задумчивого священника.

Беллис могла представить себе некий непостижимый и мистический свод бойцовских правил, который позволял драться без ожесточения — так, словно ты святой. Равным образом могла она вообразить, как человек впадает в дикость, как в нем с первобытной яростью берут верх атавистические инстинкты. Но то, что она увидела в Доуле, поразило ее.

Она размышляла об этом позднее, лежа в кровати и прислушиваясь к звуку дождя. Доул готовился и восстанавливался, как монах, сражался, как машина, а чувствовал себя, похоже, хищным животным. Эта неистовость испугала ее гораздо сильнее всех знакомых ему боевых искусств. Искусствам можно научиться.

Беллис помогала Шекелю читать книги, которые становились все более сложными. Она оставила парня в детском отделе, а сама вернулась в комнату, где ее ждал Сайлас.

Они выпили чаю, поговорили о Нью-Кробюзоне. Сайлас показался ей печальнее, спокойнее, чем обычно. Она спросила, в чем причина, но в ответ тот лишь покачал головой. Впервые со дня их знакомства Беллис испытала к нему что-то вроде жалости или сострадания. Сайлас хотел что-то сказать или спросить, и она не торопила его.

Она передала ему то, что сообщил ей Иоганнес. Она показала книги этого натуралиста и объяснила, каким образом пытается добыть тайну Армады из этих томов, не зная даже, какие из них по-настоящему важны и что в них нужно искать.

В половине двенадцатого, после затянувшегося молчания, Сайлас повернулся к ней.

— Беллис, почему вы оставили Нью-Кробюзон? — спросил он.

Она открыла рот, готовая ответить обычными своими экивоками, но не произнесла ни слова.

— Вы любите Нью-Кробюзон, — продолжал он. — Или, может быть, лучше сказать иначе? Вам необходим Нью-Кробюзон. Вы не можете расстаться с ним, так что ваш поступок совершенно непонятен. Почему вы уехали?

Беллис вздохнула, но вопрос повис в воздухе.

— Когда вы в последний раз были в Нью-Кробюзоне? — спросила она.

— Более двух лет назад, — сказал Сайлас, задумавшись ненадолго. — А что?

— Там, в Дженгрисе, до вас не доходили никакие слухи? Вы ничего не знаете о Летнем кошмаре? Проклятии сна? Сонной болезни? Полуночном синдроме?

Он неопределенно покачивал головой, роясь в памяти.

— Я слышал кое-что от одного купца несколько месяцев назад.

— Это случилось шесть месяцев назад, — сказала она. — Татис, Синн… Лето. Что-то произошло. Что-то сталось с… с ночами. — Она неопределенно покачала головой. Сайлас доверчиво слушал. — Я до сих пор понятия не имею, что это было. Мне важно, чтобы вы это знали. Произошли две вещи. Первое — это ночные кошмары. Людей стали мучить кошмары. То есть кошмары начались у всех. Словно все мы… дышали каким-то зараженным воздухом или что-нибудь в этом роде.

Беллис ничего толком не могла объяснить. Она помнила тот мучительный страх, когда она неделями боялась уснуть, потому что просыпалась с криками и истерическими рыданиями.

— А второе… это была болезнь или что-то такое. Люди повсюду начали заболевать. Все расы. Эта болезнь… Она убивала разум так, что не оставалось ничего, кроме тела. Людей по утрам находили на улицах или в своей постели — живых, но безумных.

— И здесь была какая-то связь?

Беллис скользнула по нему взглядом и кивнула, потом покачала головой.

— Не знаю. Никто не знает. Но похоже, что так. А потом все это прекратилось. Внезапно. Люди уже говорили о введении военно-полевых судов, об открытом выходе милиции на улицы… Это был кризис. Настоящий ужас. И все без видимых причин. Наш сон был нарушен, сотни людей сошли с ума — они так никогда и не поправились… А потом вдруг все кончилось. И тоже без каких-либо причин. — Она продолжила после небольшой паузы: — Когда все улеглось, пошли слухи… Каких только слухов об этом не шло. Демоны, Вихревой поток, неудачные биологические эксперименты, новая разновидность вампиризма… Никто ничего толком не знал. Но некоторые имена повторялись все чаще и чаще. А потом, в начале октуария, начали исчезать знакомые мне люди… Поначалу до меня дошла история об одном общем приятеле, которого никак не могут найти. Потом, немного спустя, пропал еще один, потом еще. Я пока что не беспокоилась. Никто не беспокоился. Но пропавшие так и не вернулись. А власти подбирались ко мне все ближе и ближе. Первого исчезнувшего я едва знала. Второго видела на вечеринке за несколько месяцев до этого. Третий работал со мной в университете, и мы с ним встречались время от времени за бокалом вина. А слухи о Летнем кошмаре становились все настойчивее, все громче произносились имена, я слышала их снова и снова… наконец громче всех стало называться одно имя. Во всем винили одного человека — он был связующим звеном между теми, кто исчезал, и мной… Звали его дер Гримнебулин. Он — ученый и… и, видимо, предатель. За поимку его объявили вознаграждение… вы ведь знаете, как милиция распускает такие слухи — все полунамеки да недомолвки, а поэтому точной суммы никто не знал. Но все были убеждены, что он исчез и правительство жаждет его разыскать… И вот стали арестовывать людей, которые знали его, — коллег, знакомых, друзей, любовниц. — Она с мрачным видом выдержала взгляд Сайласа. — Мы были любовниками. Дерьмо господне, это было четыре или пять лет назад. А к тому времени уже два года как не общались. До меня доходили слухи, что он завязал роман с одной хепри. — Она пожала плечами. — Куда уж он там исчез, неизвестно, но люди мэра пытались его разыскать. И я чувствовала, что скоро настанет и мой черед исчезнуть… Это у меня превратилось в манию, но для того были все основания. Я перестала ходить на работу, я стала избегать знакомых, я поняла, что жду ареста. Милиция, — в голосе ее послышалась неожиданная страсть, — суки, стали хуже волков… Мы с Айзеком были близки. Мы жили вместе. Я знала, что милиция захочет поговорить со мной. И если они и выпускали тех людей, которых забирали, то я никого из них не видела. А на те вопросы, которые они могли задать, у меня не было ответов. Одним богам известно, что в милиции могли бы сделать со мной.

Ах, какое страшное, отчаянное время тогда началось для Беллис. У нее всегда было мало близких друзей, а к тем, что были, она боялась обращаться, опасаясь повредить им или стать жертвой доноса. Она помнила свои безумные приготовления, покупки и продажи украдкой, на бегу, помнила ненадежные убежища. Нью-Кробюзон стал для нее жутким местом, гнетущим, жестоким, тираническим.

— И вот я составила план. Я поняла… поняла, что должна бежать. У меня не было ни денег, ни знакомых в Миршоке или Шанкелле. Времени, чтобы все толком организовать, тоже не было. Но правительство платит тем, кто отправляется в Нова-Эспериум.

Сайлас начал неторопливо кивать. Беллис с неожиданным смехом вскинула голову: