— А та женщина как-то пояснила, почему для начала предоставила вам сведения именно об этих людях?

— Наши юристы получили послание по электронной почте с какого-то временного адреса на «Яху». Там было указано, что трое из этого списка брали значительные взятки. Еще двое занимались шантажом: один — из-за скрытого гомосексуализма, другой — из-за серии романов с весьма юными женскими особами. К письму прикреплены документы, очевидно, подтверждающие обвинения.

— Значит, счет предъявлен пятерым. А что она приписала мне?

Я подметил фальшивый блеск в глазах Эпстайна. Он пытался скрыть его, но не смог.

— Она не упомянула обо мне, верно?

— Нет, — признал он. — Сначала нет.

— Но когда ваш юрист передал вам список, вы велели ему спросить ее обо мне?

— Да.

— И что же она сказала?

— Она не смогла подтвердить никаких связанных с вами контактов. Сказала, что не вносила вашего имени в список и у нее за вами ничего не числится.

— Тогда кто же добавил туда мое имя?

— Это неважно.

— А для меня важно, ведь из-за этого я оказался под прицелом. Вы понимаете. Кто же так заботится о моей смерти?

— Брайтуэлл, — заявил Эпстайн. — Она сказала, что вместо вас в списке стоял Брайтуэлл.

— Когда?

— Незадолго до того, как вы убили его.

Вот это уже кое-что. Мы подобрались к самой сути, к истинной причине сомнений Эпстайна во мне.

— Неужели вы думаете, что я убил Брайтуэлла, потому что знал, что он внесет мое имя в этот список?

— А разве не так?

— Не так. Я убил его, потому что он был чудовищем; и если бы я потерпел неудачу, то он убил бы меня.

Эпстайн недоверчиво покачал головой:

— Не думаю, что Брайтуэлл хотел убить вас. Подозреваю, он убедился, что вы с ним одного поля ягоды. Брайтуэлл полагал, что вы падший ангел, восставший против Бога. Вы забыли вашу собственную природу или восстали против нее, но вас еще могли убедить вновь примкнуть к своим. Он видел в вас потенциального союзника.

— Или врага.

— Вот это мы и пытаемся установить.

— Правда? Но ваши попытки напоминают какое-то пародийное судилище. Не хватает только петли, чтобы завершить суд Линча.

— Вы слишком драматизируете.

— А я так не думаю. В разбирательстве участвовало слишком много пушек, и ни одна из них не принадлежала мне.

— Осталось лишь еще несколько вопросов, мистер Паркер. Мы почти закончили.

Я кивнул. Что еще я мог сделать?

— Та женщина сказала о вас еще кое-то. Сказала, что ваше имя недавно вновь всплыло и что некоторые в ее организации считают вас важной персоной. Именно поэтому она решила послать нам этот именной список.

Эпстайн перегнулся через стол и завладел моими руками. Подушечки его указательных пальцев прижались к пульсирующим на моих запястьях точкам. Справа я почувствовал напряженное внимание Лиат. Меня словно проверяли на своеобразном живом детекторе лжи. Разница лишь в том, что этих людей не одурачишь.

— Они когда-нибудь делали вам какие-то предложения или пытались подкупить?

— Нет.

— Они угрожали вам?

— Люди уже лет десять угрожают мне, особенно Брайтуэлл и ему подобные.

— И как вы реагировали на их угрозы?

— Вам известно, как. На моих руках их кровь. И в отдельных случаях так же поступали вы.

— Вы вступили в «Воинство Тьмы»?

— Нет.

Слева до меня донеслось странное жужжание. Какая-то оса ползала по зеркалу над моей головой. Судя по заторможенности ее движений, она собиралась сдохнуть. В памяти всплыла другая встреча с Эпстайном, когда он рассказывал мне о паразитирующих осах, откладывающих личинки в пауках. Такой паук таскал в себе эти развивающиеся личинки, и они изменяли его поведение, заставляя переделать паутину так, что когда личинки наконец отделялись от его тела, то могли отдохнуть на этих спутанных участках, набираясь сил, пока поедали остатки выносившего их паукообразного. Эпстайн пояснил мне, что среди людей также бывают подобные существа — тайные попутчики души человека. Годами, даже десятилетиями он может не осознавать этих паразитов, пока они наконец не проявляют свою истинную натуру, поглощая разум и самосознание своего хозяина.

Я видел, что Эпстайн следит за этим умирающим насекомым, и догадался, что ему вспомнился тот же разговор.

— Я бы догадался, — сказал я. — Уж к этому времени наверняка догадался бы, что таскаю в себе каких-то паразитов.

— Вы уверены?

— Если они поселились во мне, то у них уже была масса возможностей проявиться, слишком много раз они могли бы изменить ход событий к своей выгоде. Если бы какая-то нечисть жила во мне, она обязательно вмешалась бы, чтобы спасти своих собратьев. Но ничто не отвращало мою руку и ничто не спасало их. Ничто.

И вновь взгляд Эпстайна переместился на Лиат. Я понял, что именно от ее реакции зависит, что будет со мной дальше. Оставшиеся стражи тоже следили за ней, и я заметил, как они, предвкушая развязку, положили пальцы на спусковые крючки. Со лба Эпстайна скатилась крошечная капля пота, словно слеза из скрытого третьего глаза.

Лиат кивнула, и я напрягся, ожидая, что сейчас получу пулю.

Вместо этого Эпстайн освободил мои руки и откинулся на спинку стула. Пистолеты исчезли вместе с оставшимися громилами. Мы остались втроем: Лиат, Эпстайн и я.

— Давайте выпьем, мистер Паркер, — предложил Эпстайн. — Проверка закончена.

Я глянул на свои руки. Они слегка дрожали. Усилием воли я унял дрожь.

— Идите вы к черту, — буркнул я и удалился, предоставив им возможность выпивать без меня.

В гневе изнемогаю, горю, пламенею,

Циклоп слабоумный сердце пронзил мне.

Джон Гей (1685–1732), «Акид и Галатея»

Дарина Флорес отдыхала в кресле, у ее ног неподвижно сидел мальчик. Она гладила его жидкие волосенки, ощущая под пальцами странную холодную влажность детской головы. Сегодня женщина впервые поднялась с кровати после того злосчастного вечера, который сама теперь мысленно называла «инцидентом». Она настояла на уменьшении дозы обезболивающих, так как они вызывали отвратительное бредовое состояние, лишая ее способности к самоконтролю. Ей хотелось найти оптимальное соотношение между терпимой болью и ясностью сознания.

Утром врач опять навестил больную. Пока он снимал повязку с ее лица, Флорес пристально следила за ним, словно надеялась увидеть в его глазах свидетельство причиненного ей ущерба, но их выражение оставалось совершенно равнодушным. Худощавому доктору уже пошел шестой десяток, и он профессионально ухаживал за ногтями своих длинных и тонких пальцев. Эскулап прощупал лицо пациентки по-женски мягкими прикосновениями, хотя она знала, что он традиционной ориентации. Дарина знала о нем все и в основном по этой причине решила воспользоваться его медицинскими услугами. Одно из главных преимуществ досконального изучения личности заключалось в том, что такая осведомленность лишала человека возможности отклонить приглашение.