Мужчины переглянулись.

— Поили, значит… — Чарим снова принялся дергать себя за усы. — Неспроста, значит, поили. Знаю я такие настоечки — мать родную позабудешь, не то что глаза чьи-то! Скажи спасибо, вовсе беспамятной не осталась! Что до пожара-то было, помнишь?

— Да, прекрасно помню, — ответила я, растирая виски, в которых поселилась тупая, ноющая боль. — А сам пожар — нет. Вот ужин с родителями — а вот уже я в замке Даккора. А между — пустота.

Мы помолчали. Я по-прежнему смотрела в костер, пытаясь вызвать хоть обрывок воспоминаний, пускай даже снова будет больно! Ну хоть искру бы понимания!

Мак ткнул палкой в костер, и искры взвились ослепительным вихрем.

— Ведьма обманула Даккора, — сказала я, глядя, как они гаснут в холодном ночном воздухе. — Только я не могу понять, как именно. Она пообещала ему избавление от проклятия, он выполнил ее требование, и я даже догадываюсь, какое именно, но ни один не получил желаемого.

— Как так? — не понял Чарим.

— Ну как — Райгор на Ленни не женился, выходит, шиш ему, а не законный наследник, — фыркнул Вител. — А ведьма… что ведьме-то было нужно?

— Перевал, — ответила я.

— Так его же князь хотел заполучить с тобою вместе!

— Вы не поняли, — помотала я головой. — Не перевал, вот этот, на который мы поднимаемся, не камни и скалы, а… Перевал.

Воцарилось молчание.

— Я что-то совсем запутался, — произнес Вител, встал, пошарил на возу и принес непочатую флягу.

— Кажется, нам всем не повредит, — мрачно сказал он и пустил ее по кругу.

Из фляги пахло летом, спелыми ягодами и солнцем, и от одного глотка у меня вдруг прояснилось в голове, даже боль отпустила.

— Я вот тоже запутался, — прогудел вдруг Бурин. — Давайте-ка попроще. Я по порядочку скажу, как понял, а вы поправите потом. Дозволите?

— Ну давай, излагай, — пригласил Чарим. — Не торопись, мы перебивать не станем. Не станем, всем ясно?!

И то, готовящийся произнести речь молчун Бурин — зрелище небывалое!

— Значит, началось все, как в сказках сказывают, в стародавние времена, — обстоятельно начал он, прокашлявшись. — Заполучил тогдашний князь проклятие на себя и своих потомков. Кто проклял, почему — неведомо, однако род его выжил все ж таки. Но, надо думать, князьям то острей ножа было — на стороне детей приживать, а законных с женами вместе хоронить. Потому они и злые все такие, князья-то: знают, что каждому в свой черед придется так сделать, чтобы род вовсе не прервался…

Бурин перевел дыхание, снова глотнул из фляги и продолжил:

— Тайриль сказал: Райгор не должен был знать, что к чему с Альеной Сайтор. Ну, откуда она в замке взялась и почему непременно на ней жениться надо, так? Даккор сыну талдычил, мол, перевал им нужен, и точка. Женись да принимай хозяйство! А тот, видно, подумал: женюсь непременно, раз отец велел, наследника сделаю, а там хоть трава не расти…

— К чему ты клонишь? — не выдержал Чарим, успевший заплести правый ус в косичку.

— Не перебивай, сказал же, — нахмурился возчик. — Подумай лучше, почему Райгор не должен был знать про избавление от проклятия-то?

— Ведьма условие поставила, мы ж решили уже.

— То-то и оно! Знай он, он бы Ленни на руках носил, как старый князь, руки целовал и пылинки с нее сдувал, а он что?

— А он меня терпеть не мог, — честно сказала я.

— Ничего не напоминает, а? — серьезно спросил Бурин.

Мужчины переглянулись, я тоже ничего не поняла.

— Постой! — воскликнул вдруг Марон, чуть не выронив флягу. — Сказка же! Сказка про птицу с золотыми перьями! Старая-престарая, ее только древние бабки по деревням и помнят…

— Какая еще сказка? — нахмурился Чарим.

— Ты не знаешь, у вас таких не рассказывают, — отмахнулся Марон. — Погоди, сейчас… как там… Жила-была в диком лесу птичка-невеличка с золотыми перьями, песни пела, лесной народ веселила. Где пролетит, чего крылом коснется — то цветет полным цветом, ягоды-орехи зреют, грибы растут и всякое прочее… Подметил это один человек и стал птичку на свое поле подманивать: то зерна хорошего насыплет, то хлебных крошек, то просто слово доброе скажет или на дудочке сыграет. А ей что — прилетит, споет, крылом махнет — и колос встает в человечий рост, золотой, как ее перышки, а уж до чего полный — молотить не обмолотить! И корова доится, и телята на загляденье. И жену хозяин взял добрую, и детишки пошли один другого пригожее…

— У нас есть похожее, только… ты досказывай, досказывай! — сам себя перебил Чарим.

— А у того человека был сосед, куда как богаче, но сами знаете, есть такие — меры не знают. Он и приметил, что к первому-то человеку частенько золотая птичка прилетает, а к нему и клюва не кажет. И так он ее приманивал, и этак — не глядит в его сторону, хоть плачь! И тогда… — Марон помолчал. — Тогда богач позвал своих работников и велел им проследить, когда сосед птичке угощение вынесет, и насыпать вместо него пьяного зерна. А как она прилетит, наклюется и уснет, схватить и посадить в клетку, а все соседское хозяйство палом пустить, чтобы никто никогда секрета не узнал.

Я почувствовала, как у меня начинают дрожать губы, и прикрыла рот ладонью.

— Птичке много ль надо? Раз клюнула пьяного зерна, два — и обеспамятела. Тут-то ее в клетку и посадили и богачу принесли. Клетка большая была, золоченая, внутри, как полагается, и поилка, и кормушка, и чуть ли не пуховая постелька, — нараспев говорил возчик, покачиваясь в такт словам, совсем как наша дряхлая служанка в Сайторе: почти слепая, она доживала век в замке, а когда женщины шили, рассказывала сказки и были. — Только птичка петь перестала. Зернышко клюнет, воды попьет и сидит себе на жердочке, перья чистит — не золотые уже, серенькие, как обычно у птичек-невеличек. А у богача поля-то родят, колос в человечий рост, да зерна нет, солома одна, коровы телят не приносят и тела не нагуливают, молоко пустое, на овцах шерсти вроде много, а состригут — колтуны одни… Ну и однажды чистила служанка птичью клетку, забыла дверцу притворить, а птичка — порх! — и улетела в родной лес. Только серые перья остались, и те сразу в пыль рассыпались, а с ними и все нажитое добро богача-соседа…

— Это я, что ли, птичка? — Я невольно шмыгнула носом. — Скажи, ты это сейчас придумал, Марон?

— Да куда мне такое выдумать?! — испугался он. — Прабабка сказывала, давно уж, я под стол пешком ходил…

— У нас точно такая же сказка есть, — повторил Чарим, — только там не птичка, а змейка или ящерка, а еще, бывает, золотая кобылица, и не поля, а пастбища и табуны со стадами. Суть-то одна: в неволе такие не живут и удачи не приносят, хоть ты замучай их своей заботой! Если она не от сердца идет, не от любви, добра не жди.

— Но это же сказка! — произнесла я. — А я… я человек, я же не могу быть…