Он любит ее, старался изо всех сил увидеть ее и даже пытался раз ночью просунуть ей свое письмо в окно. Значит, недаром она чувствовала, что он близко, — ее глупый крик со сна спугнул его. Но все это не имеет значения теперь, когда пришла радостная весть. С бьющимся сердцем прочла Мэри в письме, что он уже снял домик в Гаршейке. Можно будет переселиться туда к первому января. Коттедж называется «Остров роз», летом он похож на беседку, увитую розами, зимой — это теплое, надежное убежище, которое приютит их обоих. Денис делает все, что в его силах, и ничего не боится! Мэри была безмерно тронута. Как он старается ради нее! Он писал, что явился бы за ней открыто, но не все еще готово. Раньше, чем предпринять смелый шаг, им нужно иметь кров над головой, дом, в котором они смогут укрыться. А до тех пор он ради Мэри будет осторожен. Да, ей придется потерпеть еще немного. Подождать, пока он закончит последний осенний объезд района и будет иметь возможность всецело посвятить себя ей. Тогда он возьмет ее к себе навсегда, будет о ней заботиться, создаст ей радостную и безопасную жизнь. Глаза Мэри затуманились счастливыми глазами. когда она читала все эти обещания. Может ли она подождать? Она должна ждать. Она все стерпит, раз она теперь уверена, что в конце концов Денис возьмет ее к себе.

Дочитав письмо, она с минуту сидела неподвижно, словно неожиданное радостное потрясение превратило ее в камень, в мраморную статую. Но постепенно кровь быстрее потекла по ее жилам; таинственные токи, рожденные волнующими словами письма, пронизывали все ее существо; после длившегося целую вечность, подобного смерти бесчувствия, она снова ожила, и, как у оживавшей Галатеи, кожа ее приобрела живой оттенок, розовело лицо, руки. Глаза засверкали ярко, жизнерадостно, сжатые губы жадно полуоткрылись, и застывшая на лице печаль преобразилась в стремительную, бурную радость. Как человек, забытый на необитаемом острове, измученный бесконечным тщетным высматриванием судна на горизонте, давно оставивший надежду и вдруг увидевший возможность спасения, она испытывала невероятный восторг, она почти отказывалась верить. Громкое биение воскресшего сердца ликующей песней отдавалось у нее в ушах, в бескровные руки, державшие письмо, точно вливалась жизнь и энергия; пальцы жадно схватились за лежавший рядом карандаш и торопливо забегали по оборотной стороне письма.

Она написала короткую записку, сообщая, что здорова и что теперь, когда получила от него вести, счастлива. Она ничего не написала о перенесенных душевных терзаниях, о пропасти, чуть было не поглотившей ее. Она писала, что с радостью переберется в их домик, если он приедет за ней в декабре, и много раз благодарила за письмо. У нее не было времени написать еще что-нибудь, так как внизу, на улице, она в быстро гаснувшем свете сумерек увидела снова девочку, терпеливо и выжидательно смотревшую в окно. Это Роза, наверное, Роза, та преданная ему сестренка, о которой он как-то говорил. Мэри готова была благословлять девочку.

Вложив письмо обратно в яблоко, она подняла окно и, изо всей силы швырнув яблоко, следила, как оно летело в воздухе и потом, дважды подскочив, упало на землю. Она смутно разглядела Розу, подбежавшую, чтобы взять его, видела, как она вынула письмо и спрятала его в карман жакетки, потом с триумфом помахала ей рукой и побежала прочь, весело жуя раздавленный ранет. С трепетом благодарного восхищения следила Мэри за детской фигуркой, которая уходила все дальше, шагая с таким же непобедимым и задорным видом, так же весело и смело, как Денис. Мэри слегка улыбнулась, вспомнив бесшабашную игру Розы на рояле, но тотчас рассердилась на себя: не глупо ли по каким-то гаммам судить об этой бесстрашной посланнице Дениса!

Она, наконец, встала и блаженно потянулась всем телом. Она подняла руки над головой словно в бессознательном стремлении к кому-то, фигура ее точно выросла, голова откинулась назад, шея напряглась. Подняв глаза вверх, она, казалось, хотела благодарить небо, и этот порыв благодарности незаметно перешел в призыв к будущему. Она снова жива, полна сил, новых надежд, нового мужества. Опустив руки, она неожиданно почувствовала, что голодна: вот уже несколько недель она почти ничего не ела, заставляя себя только за столом, под взглядом отца, с трудом проглатывать немного пищи, которая казалась ей безвкусной, а сейчас, вместе с чудесным возвращением любви к жизни, к ней вернулся и аппетит.

Ребенок в ее теле двигался, бился, словно радуясь избавлению от смерти и благодаря ее за него.

И когда Мэри ощутила внутри себя это слабое, беспомощное выражение благодарности, сердце ее внезапно дрогнуло жалостью. В страстном порыве раскаяния она бросилась к комоду, где спрятала лимонную соль, и, с отвращением взяв пакетик, сжала его в руке и помчалась вниз. Пробегая мимо полуоткрытой двери гостиной, она увидела сонно клевавшую носом бабку и с радостью убедилась, что часовой спит на посту, и, значит, Роза осталась незамеченной. Поспешно пройдя через кухню, она вошла в посудную и, вместо того, чтобы бросить пакет обратно на полку, с отвращением высыпала его содержимое в раковину, откуда сильная струя воды из крана смыла его бесследно.

Потом, с новым ощущением свободы, Мэри подошла к буфету, налила себе стакан молока и отрезала толстый ломоть холодного пудинга, оставшегося от обеда. Пудинг был такой вкусный и весь в сочных сладких изюминах. Мэри с наслаждением вонзила в него зубы. Молоко показалось ей глотком волшебного нектара, холодным, как тающие снежные хлопья. Она старалась продлить удовольствие, медленно прихлебывая его и подбирая последние крошки пудинга, когда в комнату вошла ее мать. Миссис Броуди с любопытством уставилась на Мэри.

— Ты проголодалась? — сказала она. — Хотела бы и я есть с таким удовольствием! Проповеди Спэрджена вернули тебе аппетит!

— Отрезать и тебе кусок, мама?

— Нет, его надо будет подогреть завтра. Я обойдусь без пудинга.

По обыкновению миссис Броуди всем своим видом давала понять, что Мэри поступает эгоистично, поедая пудинг, что ей бы самой хотелось его, но она добровольно жертвует собой для общего блага. Мэри почувствовала себя виноватой. При первом же глотке, который впервые за много недель доставил ей удовольствие, ей внушали, что она — жадная.

— Во всяком случае я рада видеть тебя в лучшем настроении, — сказала мама, заметив ее смущенный вид. — Сохрани его до прихода отца. Я хочу, чтобы он видел, что я с тобой говорила.

В передней прозвучали чьи-то легкие шаги. На этот раз действительно воротилась из школы Несси. Она вошла веселая, вся мокрая и блестящая от дождя, как молодой тюлень.

— Дождь так и льет! — воскликнула она. — А я тоже хочу кусок пудинга! И еще хлеба с вареньем.

Мать ласково посмотрела на нее.

— Как ты славно разрумянилась, дорогая! Вот такими я люблю видеть моих детей, а не бледными и скучными.

Это был намек на Мэри, и, чтобы еще больше наказать старшую дочь, мать принесла Несси не хлеб, а ломоть булки с маслом, посыпанным сверху тмином.

— Тмин! Как вкусно! — воскликнула Несси. — И я сегодня заслужила это!.. Мэри, а у тебя вид получше. Как я рада! Ты скоро будешь такая же веселая, как я, — добавила она, посмеиваясь и прыгая вокруг.