Они оказались на кухне; из темноты выступали силуэты шкафов, спертый воздух пах плесенью.

— Тут малость мрачновато, — заметил Гаррисон.

Ребекка отодвинула занавески и теперь сражалась с оконным шпингалетом.

— Так лучше, правда?

На каменные плиты пола полились солнечные лучи. Стол окружали разномастные стулья, деревянная качалка стояла возле черной чугунной печки. У дальней стены притаилось пианино. Под окном находилась раковина, а рядом с ней — буфет. Ребекка обратила внимание, что электричества в коттедже нет; на стеклянных колпаках масляных ламп скопилась серая пыль.

Гаррисон открыл крышку пианино и взял несколько аккордов.

— Оно расстроено.

— Может, осмотрим пока дом?

Он пожаловался на свои натертые ноги, но Ребекка проигнорировала его слова и поднялась наверх. В гостиной она раздвинула занавески и распахнула окна. Мебель была старая, вся в пыли, коврик перед камином засыпан угольной крошкой. Еще один пролет каменных ступенек вел на последний этаж. Ребекка высунулась в окно. Пустоши и холмы сверкали в солнечном свете, на небе ни облачка. Она глубоко вдохнула холодный сладкий воздух, и впервые за много месяцев какая-то до предела натянутая струна у нее внутри потихоньку начала ослабевать.

Она крикнула:

— Что у нас на ланч?

Гаррисон взялся закупить для них продукты.

— У тебя есть пластырь Ребекка? У меня все ноги стерты.

Она спустилась обратно на кухню. Он сидел в качалке без ботинок и без носков. Она открыла свой чемоданчик, нашла пластыри, вату и бутылку с антисептиком.

Когда она начала обрабатывать мозоли антисептиком, лицо Гаррисона искривилось.

— Не будь ребенком, — сказала она. — Где продукты?

— В пакете из «Хэрродса». Я хотел нас немного побаловать.

В пакете оказались сухое печенье, консервированные артишоки, оливки, сардины, банка персикового компота, плитка шоколада, две бутылки вина и полбутылки виски. «Где же чай, сахар, молоко, хлеб?» — подумала Ребекка, но вслух произнесла:

— Давай-ка я поищу, где нам поесть на улице. Здесь надо как следует прибрать, к тому же жаль упускать такую дивную погоду.

В саду, огражденном низкой каменной стеной, росли черная смородина и яблони с узловатыми ветвями, искривленными от ветра. В укромном уголке карабкалась по стене вьющаяся роза с последними цветами.

Ребекка не смогла отыскать скатерть, но у нее были с собой чайные полотенца, поэтому она разложила их на траве. Поев, Гаррисон улегся на землю и закрыл глаза. Грег сказал, что они могут пожить в коттедже три недели. Похоже, он нечасто наезжал сюда; что если попросить его сдать им коттедж на год? Они могли бы навести тут порядок, посадить овощи, купить свинью…

Когда Гаррисон заснул, Ребекка пошла в дом, чтобы прибрать и составить список покупок. Как приятно снова иметь собственную кухню! Она так устала жить в отеле! Ей не подходила такая жизнь, не подходил Лондон. На клочке бумаги она записала: «Молоко, чай, уголь». Надо обязательно купить фонарик, чтобы не пришлось со свечкой в руке спускаться ночью по лестнице в уборную во дворе. Она сидела в пятне солнечного света, падавшего из открытого окна, покусывая кончик карандаша.

Они загорали, читали романы, покупали продукты в ближайшем магазине. Хорошая погода продержалась четыре дня. На пятый Ребекка, проснувшись, почувствовала, что у нее болит горло. Она заварила себе чаю и приняла аспирин. После завтрака они прошли по пустоши, спустились к машине и поехали в деревню. Она отдала список продавщице в магазинчике. «Уголь», — жалобно воскликнул Гаррисон: уж не собирается ли она заставить его тащить мешок с углем вверх на чертову гору? «Если хочешь есть, понесешь», — ответила Ребекка. Он попытался было заикнуться о доставке, но она оборвала его: «Гаррисон, прошу, не глупи».

Они пообедали в пабе, а потом заглянули на ферму, где купили молоко, яйца и цыпленка. Солнце закрыли плотные облака, на мощенном каменными плитами дворе стало темней. Первые капли дождя упали на землю, когда они тащили свои покупки от машины к коттеджу. Ребекка несла рюкзак, а Гаррисон волок за собой мешок с углем. Ее горло разболелось сильнее, жалобы Гаррисона мешались с шумом дождя.

Добравшись до дома, Гаррисон поднялся наверх, чтобы отдохнуть, а она решила разжечь огонь в печи. Ребекка заново открывала для себя удовольствие растапливать печь: комкать бумагу, аккуратно раскладывать щепки и уголь, смотреть, как загорается дерево. Она поджарила цыпленка, почистила картофель и морковь, а потом приняла еще аспирин и уселась в качалку. Позднее они поели, прислушиваясь к барабанной дроби дождя по оконному стеклу и наслаждаясь теплом от печки. Потом Гаррисон играл на пианино, а она пела, но недолго, потому что горло болело все сильней.

Ночью Ребекка несколько раз просыпалась. Ей было больно глотать; она понемногу отпивала воду и слушала шум дождя. Утром все вокруг было коричневым и серым; зелень и золото пустоши скрылись в тумане, а небо свинцовой крышей нависло над холмом.

Дождь лил весь день. На дорожке перед домом и тропах на пустоши образовались громадные лужи. Они поиграли в рамми и немецкий вист, доели холодного цыпленка. Ребекка читала Унесенных ветром, сидя в кресле-качалке; лежать она не могла, потому что ее одолевал кашель.

На следующий день у них кончился уголь; на завтрак Гаррисон обсасывал косточки от цыпленка. Ему придется отправиться в магазин, сказала она.

Гаррисон выглянул в окно.

— Льет как из ведра.

— Правда? А я-то не заметила! — Сарказм дорого ей стоил — горло страшно болело.

— Боже мой! Ты только посмотри!

— Я плохо себя чувствую. Мне надо лечь в постель. Постарайся привезти хотя бы уголь, немного хлеба и молоко.

Обернувшись, он уставился на нее.

— Но я не могу ехать один!

— Гаррисон, — сказала Ребекка, — я больна.

— Это всего лишь простуда. Ты должна поехать. Ты будешь вести машину.

— Ты что, совсем не умеешь водить?

— Нет. Как-то раз пробовал, но это оказалось так сложно.

— Я все тебе объясню…

— Не будь смешной!

— Это ты мне говоришь? — Слова вырвались сами, на одном дыхании. — Как можно было дожить до тридцати девяти лет и не выучиться водить машину?! Вот это действительно смешно!

Закашлявшись, она с яростью натянула на себя плащ, застегнула пуговицы и сунула ноги в резиновые сапоги. Схватила свою сумку, швырнула Гаррисону в руки рюкзак, набросила на голову капюшон и выскочила из дома. В молчании они пересекли ровный участок пустоши. Дождь превратил ее в болото; у себя за спиной Ребекка слышала, как Гаррисон бормочет под нос проклятия — он не захватил резиновые сапоги, а его ботинки пропускали воду.