– Ничего, миленький, осталось всего шесть лет, последние годы самые трудные, все так говорят, но как-то справляются, и ты тоже справишься, ты молодец. Папа, кстати, в полном порядке, ему даже жареное есть разрешили, не каждый день, конечно, но все равно огромный прогресс. И вот эту новость ты не забудешь, все остальное да, но про здоровье отца вполне можешь помнить, делу это совершенно не повредит.

* * *

Когда Катя, расплатившись, выходит на улицу, кудрявая женщина в солдатской куртке, прикуривает вторую сигарету от горящего фильтра первой, и руки ее почему-то дрожат. Надо же, – думает Катя, – оказывается, экскурсоводы тоже волнуются, по крайней мере, в паузах между выступлениями; я-то думала, они быстро привыкают.

* * *

– Осталось всего шесть лет, – говорит Али. – Кажется, это ужасно долго, но если вспомнить, что прошло уже четырнадцать, шесть – это совсем не страшно, дождемся. Обязательно дождемся, ты слышишь, Райка? Мы с тобой еще молодые, Катька – тем более. Вернется – отлично заживем.

* * *

– Что-то я сегодня разошлась, – удивленно говорит Катя. – Уже четвертая картинка, ты меня слышишь, кот? Четвертая, гордись! Ты живешь с настоящим трудоголиком. Знаешь, что такое настоящий трудоголик? Это такой специальный полезный придурковатый человек, который идет якобы гулять, развеивать по ветру свои печальные мысли, а вместо этого втайне от самого себя кругами, как акула к жертве, подбирается к художественной лавке, покупает там полдюжины холстов и потом, высунув язык, красит их всю ночь до рассвета, при том что в рабочих проектах конь не валялся, а значит, придется нам с тобой завтра встать пораньше, бедный ты мой зверь. А уж я какой бедный…

Кошка внимательно слушает Катю, вполне бескорыстно наслаждаясь звуком ее голоса, но и невольно прикидывая, следует ли из этого длинного монолога, что сейчас ей выдадут дополнительную порцию курятины, или придется идти спать натощак.

– Папа в таких случаях говорил: «Что ж ты без пирога в кровать лезешь, во сне тебя небось никто не покормит», – вспоминает Катя. – Все-таки очень жаль, что на самом деле его никогда не было, а еще жальче, что нет прямо сейчас, и никто, ни одна живая душа не выдаст нам с тобой по пирожку. Сами, все сами! Ладно, у тебя есть курица, а у меня… Да, негусто, – вздыхает она, открыв почти пустой холодильник. – Но вполне можно вообразить, будто мы – англичане. И состряпать бутерброд – нет, пардон, все-таки сэндвич! – с огурцом. Благо остался отличный огрызок. Заварить, что ли, по такому случаю чай? Пять утра, самое время устроить файв-о-клок.

После утреннего чая Луиза Захаровна как всегда два часа работала и только потом села завтракать. Обычно по средам она варила гречку, но на этот раз разогрела оставшийся с вечера голубец, отрезала ломтик сыра, некоторое время задумчиво крутила в руках банку клубничного варенья; решила пока не открывать. Сказала себе: вот испеку оладьи, тогда.

Поев, она достала первую из выделенных на день четырех сигарет, надела вязаную шапку и вышла на балкон. Как всегда первый вдох дался ей нелегко, в глазах потемнело, на висках выступил пот; к выходу наружу, наверное, невозможно привыкнуть, по крайней мере, не за одну человеческую жизнь. Зато удалось научиться приходить в себя достаточно быстро, всего за несколько секунд, еще до первой затяжки, а ведь когда-то думала, сигарета – единственный способ как-то здесь себя сохранить.

Отдышавшись, сидела на табурете, медленно, стараясь растянуть удовольствие, курила, смотрела на лиловые башни Крайнего Города, меланхолично улыбалась плывущим по низкому небу золотым облакам. Значит, сегодня с утра у нас суровый Шор-Обриан. Редкое зрелище. Интересно начинается день.

Докурив, Луиза Захаровна вернулась в дом. На кухонном столе обиженно мигал телефон. Вечно так, пока сидишь дома, хоть бы кто вспомнил, а стоит на минуточку отвлечься, и пожалуйста, сразу два звонка, работодатель и племянница, никуда не денешься, придется перезванивать.

Начала с издательства. Пока говорила, смотрела в окно, за которым сейчас синели священные рощи Сидрейли. На фоне этого величественного зрелища было легко игнорировать истерические нотки в голосе начальницы и спокойно, даже ласково, как дурно воспитанному чужому ребенку отвечать: «Ну разумеется, корректура будет отправлена вам сегодня сразу после обеда; вы совершенно напрасно беспокоитесь. До сих пор я вас не подводила и впредь не намерена. Хорошего дня».

Перевела дух и набрала Томку. Спросила: у тебя что-то срочное, или до вечера ждет? Мне надо сдавать корректуру. Некоторое время слушала встревоженный голос племянницы, в очередной раз поражалась ее полной неспособности четко отвечать на поставленный вопрос. Вместо осмысленного диалога бессвязный поток сознания: «Почему ты не взяла трубку, я волновалась, я беспокоилась, я подумала…» – и так далее, бла-бла-бла.

Чуть было не ляпнула: «Просто я была на балконе», – но вовремя прикусила язык. Вместо этого сказала: «Тамара, ты уже достаточно взрослая девочка, чтобы узнать правду. Некоторые люди иногда ходят в уборную. И я тоже время от времени позволяю себе такую вольность. Извини, если мое признание тебя шокировало. Крепись. – и не дав бедной Томке опомниться, добавила: – Завтра позвоню, у меня куча работы, пока».

Сунула телефон в карман, подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу, стояла, смотрела на заметенную снегом улицу Лидос, по которой шла девочка в красном пальто с рыжим сеттером на поводке. И так тоже бывает. Иногда окно – это просто окно. Как будто тебе дают передышку. Хотя таких передышек Луиза Захаровна предпочла бы не получать.

Постояв так минуты три, она решительно встряхнулась и пошла работать. Сказала «отправлю сразу после обеда» – значит сразу после обеда. Слово надо держать.

Отправив заказчику законченную корректуру, Луиза Захаровна пошла одеваться. Теплые колготки, шерстяное платье, удобные угги, длинная, до колена куртка-пуховик – хорошие, качественные, неброские вещи, именно то, что следует носить приличной даме за шестьдесят, если она не хочет привлекать к себе внимания. Выглядеть колоритной старухой для настоящей городской сумасшедшей роскошь непозволительная.

Вышла на улицу, свернула направо, дошла до пересечения с Пранцискону, некоторое время стояла, раздумывая, куда отправиться теперь. То есть в какую из полудюжины любимых кондитерских и кофеен, посещение которых назначила себе наградой за каждую вовремя законченную порцию работы. Не то чтобы Луиза Захаровна действительно нуждалась в подвешенной перед носом морковке, просто считала, что в жизни должно быть место простым заслуженным удовольствиям, с ними веселей.

Уже почти решила пройтись до проспекта Гедиминаса, но тут из-за угла выскочил стылый февральский ветер, вероломно хлестнул по лицу невидимой мокрой тряпкой – ну и манеры у вас, молодой человек! Однако ничего не поделаешь, зимой мнение ветра, как бы дурно воспитан он ни был, следует принимать во внимание, если не хочешь проклясть все на свете и повернуть домой уже через пять минут. Пришлось выбрать кратчайший маршрут – до бульвара Вокечю. Благо там есть, где выпить кофе с отличным шоколадным пирогом. И, кстати, в той кофейне совершенно прекрасное окно. Ничем не хуже домашних. Надо иногда его навещать.