Я замечаю, как дрогнул ее голос, когда она произносила «покойного короля». Никто сейчас не может произнести его имя. Я откладываю свое письмо и говорю:

– Зови.

Кто-то накинул на плечи этого человека плед, чтобы тот мог согреться, но цвета выглядывающей из-под него теплой куртки говорят о том, что он принадлежал к охране Якова. Он встает передо мной на колено, зажав шапочку в грязной руке. Вторая висела на перевязи, и на плече виднелась промокшая от крови повязка. Ему повезло остаться в живых.

Я жду.

– Ваше величество, я должен вам кое-что сказать.

Я бросаю взгляд на письмо к Екатерине. «Милая, дорогая моя сестра», это она во всем виновата!

– Тело, которое отправили в Англию… это не король, – заявляет мужчина и тут же полностью перехватывает мое внимание.

– Что?

– Я королевский конюший. Я пошел за англичанами до Берика, думал, что надо омыть тело и подготовить его к погребению. – Он тяжело сглатывает, словно стараясь сдержать слезы. – Он мой господин, я хотел отдать последний долг.

– И?

– Мне позволили увидеть тело, не позволили его омыть. И гроба никакого не было. Тело просто закатали в свинец, чтобы отправить в Лондон. – Он замолкает. – Было жарко, – пытается объяснить он. – Тело в жару… мухи… им пришлось это сделать.

– Я понимаю. Продолжай.

– Я видел тело до того, как его закатали в свинец. Это был не он.

Я устало смотрю на мужчину. Нет, я не думаю, что он лжет, но то, о чем он говорит, просто не может быть правдой.

– Почему ты решил, что это не король?

– Потому что тело не было похоже на тело короля.

– Разве его голова не была разбита ножом? – резко спрашиваю я. – Разве у него сохранилось лицо? Как его вообще можно было узнать?

– Да, но дело не в этом. На нем не было вериг.

– Что?

– На теле, которое закатали в свинец и отправили в Лондон, не было вериг.

Это было невозможно. Яков никогда бы не стал снимать вериги перед битвой. Не могли же эти английские мародеры срезать их и оставить себе в качестве трофея? Может быть, ему удалось выжить в этом бою? Или его тело украли у Екатерины? Мысли роились в моей голове, но я никак не могла прийти к какому-то решению. Я снова смотрю на свое слезливое письмо к «сестре», которую я так ненавижу.

– А какое это имеет теперь значение, – с отчаянием говорю я. – Если бы он мог вернуться домой, он бы уже был здесь. Если бы он был жив, то продолжил бы сражаться. Это уже совершенно не важно.

Мы созываем совет лордов, переживших эту войну, и они признают меня регентом, как того велит завещание короля. Я должна буду править, прислушиваясь к их совету, сына оставляют при мне, и совет лордов обязуется мне помогать. Главой совета избран граф Ангус, которого они называют «Отважным» за прежние заслуги.

И вот он стоит передо мной, с печатью глубочайшего горя на лице. Двое его сыновей уехали с моим мужем, чтобы остаться под Флодденом, и больше не вернутся домой. Я знаю, что ему нельзя доверять. За долгие годы жизни в приграничных землях он неоднократно примыкал то к англичанам, то к шотландцам, и Яков однажды отправил его за решетку из-за женщины, матери одного из своих детей. Но он смотрит мне прямо в глаза, и взгляд его остер и искренен.

– Вы можете мне доверять, – говорит он.

По взглядам, которыми обмениваются лорды, я понимаю, что они не понимают, как могли оказаться тут, вместе с остальными, под рукой королевы из Англии. Да я и сама с трудом понимаю, что происходит. Все идет не так, как ожидалось, все не так. За этим общим столом нет ни одного человека, который не потерял бы в этой войне дорогого сына, брата, отца или друга. Мы остались без короля и находимся в неведении, что из оставшегося в королевстве еще можно спасти.

Мы договариваемся укрепить Стерлинг, он становится новым центром управления королевством, сосредоточием нашей обороны, и построить новую стену вокруг Эдинбургского замка, но мы все равно понимаем, что, если Говард подойдет к нему со всей его армией, крепость падет. Я рассказываю им, что написала своему брату и его жене с мольбами о мире, и они встречают это известие весьма недружественным молчанием.

– Нам придется заключить с ними мир, – говорю я, – что бы мы при этом ни чувствовали.

Я рассказываю им, что мой брат, Генрих, король Англии, велел мне отправить моего сына в Лондон на его попечение. Он желает растить будущего короля Шотландии вдали от его родного дома. От меня же ожидается, что я не позволю шотландским лордам соприкасаться с моим мальчиком и не дам отправить его на острова, потому что там он будет «в постоянной опасности и труднодосягаем для короля». Лорды коротко смеются, услышав мой рассказ, хотя в этот час нам всем не до смеха. Без всякого обсуждения мы соглашаемся в том, что маленький Яков V, юный король Шотландии, должен оставаться в своем королевстве и со своей матерью. Екатерина и так забрала тело моего мужа, но сына она не получит.

Законы королевства перестают действовать. Слишком многим сыновьям, лишившимся отцов, не удается получить свое наследство, слишком многих вдов некому защищать. Приграничные земли находятся в постоянном состоянии войны, потому что лорд Томас Дакр по приказу Екатерины каждый день совершает набеги, сжигая урожаи и разрушая жилища. Люди перестали доверять друг другу, соседи вооружаются друг против друга. Без Якова, моего мужа, который объединял все королевство, оно стало разваливаться на кланы и лордства, которые постоянно ссорились друг с другом.

Мы издаем законы, рассылаем указы. Солдат, возвращающихся из-под Флоддена, необходимо поддерживать, но они не должны воровать и насиловать. Сироты не должны оставаться без опеки. Однако нам не хватает лордов, чтобы проследить за исполнением законов, и просто хороших людей.

Это было тяжелое заседание совета лордов, но у меня есть для них и хорошая новость.

– Я должна сообщить вам, милорды, что я ожидаю ребенка, – тихо говорю я, опустив глаза вниз. Разумеется, подобные новости должен объявлять глашатай, а королева говорит подобное только своему супругу, но сейчас все идет не так, как надо.

Лорды отозвались на известие волной смущенных и сочувственных шепотков, но самый удивительный ответ дал мне старик Отважный. Он отреагировал не как лорд, а как отец. Он накрыл мою руку своей, хотя и не имел права прикасаться к особе королевской крови, и посмотрел на меня с грубоватым сочувствием.

– Да благословит Господь бедного малыша, – сказал он. – И будь благословенна ты, за то, что с тобой Яков оставил нам память о себе. Ребенок должен родиться весной?

Я лишаюсь дара речи от подобной фамильярности, и три моих фрейлины, сидевших позади меня, подскочили и подались вперед, словно намереваясь защитить меня от грубости. Кто-то вскидывает голову и произносит короткое грубое слово, но я замечаю слезы в глазах старого лорда и понимаю, что сейчас он думал обо мне не как о королеве или неприкасаемой английской принцессе, но как об одной из них. Одной из многих шотландских вдов, у которых остались дети в колыбели и в утробе, но их мужья больше никогда не вернутся домой и не придут им на помощь.