Слева же от входа располагалась дощатая перегородка, отделяющая одну комнату от другой, проем в каковую прикрывала плотная золотистая матерчатая завеса. Такие же занавесочки только более сквозные городили слюдяные оконца. Пол в комнате был устлан мягкой на ощупь с высокой ворсой, желтого цвета, полстиной, потому и полагалось разуваться на крыльце. В комнате, несмотря на занавесочки и приближение вечера было весьма светло так, что виделся каждый уголок в ней, каждая вещица, и при том нежно пахло мятным ароматом сухостоя. Подле стола стояла Травница Пречудная и неспешно перебирала кувшины на полочках. Стоило только девушке заскочить в избу, альвинка резко обернулась, в ее крупных очах взволнованно закружились веретенообразные, золотые лучи и не менее скоро она вопросила:

– Владушка! Что? Что случилось? – несомненно, испугавшись всполошенного вида юницы.

– Где? Где? Где Знахарка Прозорливая? – захлебываясь дыханием, побелевшими от волнения и быстрого бега губами поспрашала девочка и ее нежданно качнула взад… вперед.

Тотчас не менее стремительно открылась уже сомкнувшаяся входная дверь и в комнату вошла Вещунья Мудрая.

– Мне надо поговорить со Знахаркой Прозорливой, – добавила девушка, узрев испуг и в очах наставницы.

Золотистая завеса, скрывающая вход во вторую комнату заколыхалась и оттуда выступила старшая сподвижница царицы. Она взволнованно оглядела, бездвижно замерших женщин, немедля поинтересовавшись:

– Что с тобой, Владушка? Что случилось?

– Нет, не со мной, – голос юницы надрывисто сотрясся, и она сызнова качнулась так, что царица альвов нежно приобняв, придержала ее за плечи. – Липок… Липок… – срывающимся на хрип голосом додышала она.

– Успокойся… Владушка успокойся, умиротворись, что ты? – умягчено напела в ухо девочки Вещунья Мудрая.

Но та нежданно резко дернулась, и, выскочив из объятий, подступила к старшей сподвижнице царицы, заглянув в ее лицо с изогнутым в середке малой горбинкой носом, тонкими, мягко очерченными губами и миндалевидными белыми глазами внутри оных изредка вспыхивали кружащиеся бледно-желтые круги.

– Липок нарушил закон белоглазых альвов, – незамедлительно принялась пояснять Знахарка Прозорливая, и, протянув руку, перстами утерла усеянный бусенцами пота лоб девочки. – По законам альвов ученик нарушивший устав обязан пройти наказание. Но ежели по какой-то причине он его не прошел, то лишается наставника.

– Я не знала… не знала… как же так, – растерянно заголосила Владу, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать, порывисто прикрыв ладонями нос и губы да оставив открытыми всего-навсе свои зеленые переливающиеся слезами очи. – И, что?.. Что никак нельзя его простить… вернуть?

– Закон нельзя нарушить, нельзя изменить. Он нерушим, – очень тихо проронила Знахарка Прозорливая, понимая, что ее слова могут вызвать слезы у девочки, впрочем, не в силах солгать.

– Закон! закон! – прошептала девушка и из ее глаз заструились, дотоль сдерживаемые слезы, а засим ее мощно качнуло так, что на морг она потеряла видимость комнаты и тугая волна прибольно ударила ее в лоб. – Кто? Кто придумал такой закон, который неможно изменить? Бог? Кто? Небо? Седми?

– Владушка, прошу тебя, – обеспокоенно молвила Вещунья Мудрая, вновь шагнув к юнице, и сызнова придержала ее за плечи. – Я прошу тебя, успокойся. Тебе нельзя так кричать, так плакать, нервничать, что ты чудо мое, моя милая, успокойся. Закон белоглазых альвов много… Много времени назад был прописан и подарен нам нашим Отцом Зиждителем Седми! И для нас он основа жизни, незыблемая и постоянная.

– Седми! – возбужденно теперь уже крикнула Влада, и, вырвавшись из удерживающих ее рук наставницы, выскочила из дома, плечом враз толкнув дверь и чуть было не споткнувшись об лежащего на пороге крыльца Удалого.

Девушка, одначе, успела перепрыгнуть через пса и во время схватилась за поручни, пролегающие по одной стороне лестницы, а так бы однозначно скатилась вниз.

– Владушка! – эхом прозвучало внутри головы ее имя, то ли молвленное Вещуньей Мудрой, то ли порученцами Словуты.

Тем не менее, девочка, не обращая на тот зов внимания, суетливо схватила обувь, и, сбежав по ступеням вниз, прыгая на одной ноге, принялась натягивать сапог на вторую, а вмале обувшись, уже убегала к капищу, не замечая мечущегося подле нее пса. Удалой оставил девушку лишь подле ступеней капища, ибо по не понятной причине никогда не смел на них ступать. А Владелина вже преодолевала широкие ступени лестницы, чувствуя, что еще чуть-чуть и захлебнется от собственной глупости, текущих слез и трепыхающегося внутри дыхания. Проскочив сквозь желтоватую завесу, которую она дотоль проходила только с помощью Вещуньи Мудрой и с закрытыми глазами, Влада влетела в белую залу. Центральное помещение капища в этот раз было пустым, и, испугавшись царящей в нем тишины, девочка гулко загамила, совершенно забыв о том, что ей не позволительно и опасно кричать вообще, тем паче так громко:

– Седми! Седми! Седми!

Резкая боль, точно острие стрелы ударило в лоб, отчего заколыхался перед глазами далекий голубой свод залы с плывущими по нему белыми облаками. Нежданно от той перьевитости оторвался огромный лохмоток и полетел вниз на Владу. Еще морг и он словно завис в метре над ней, и затрепыхал своими боками осыпая на девочку мелкую капель водицы, тем вроде охлаждая ее пыл.

– Седми! – уже много тише позвала юница Бога, и провела пальцем под носом, утирая вязкую кровь, выскочившую из обеих ноздрей.

– Что случилось? – раздался позади Владелины взволнованный бархатистый баритон Дивного входящего в залу сквозь завесу.

– Дивный… Отец, – девушка все дотоль сдерживая себя, громко разрыдалась, может теми всхлипываниями стараясь смыть и свою смурь по Першему и боль от произошедшего с Липком. Она резво развернулась, и, кинувшись к Богу, прижалась вздрагивающим телом к его ноге. – Что? Что я наделала?

– Что? Что наделала, моя драгоценная? – в голосе Дивного звучал не присущий Зиждителям испуг и трепыхание, судя по всему, в связи с нервозным состоянием отроковицы, он не решался ее прощупать.

Бог торопливо присел на корточки и осмотрел Владелину, а узрев кровавый поток под носом, немедля поднял ее на руки. Он крепко прижал к себе ее махонькое тельце и принялся ласково целовать в волосы так, как это делает наскучавшийся родитель в отношении любимого чадо. Каждым трепетным касанием уст, передавая ему все свое безмерное чувство. Порой от таких прикосновений Дивного, девочка засыпала, и, страшась, что и днесь она умиротвориться, тягостно вздрагивая всей плотью, запальчиво принялась сказывать про Липка и закон альвинок.

– Мне нужен Седми, – уже перестав рыдать и даже плакать спокойнее добавил Влада, только сейчас осознав, что сидит на коленях у Бога, опустившегося в кресло, приткнувшись головой к его груди.

– Разве можно так кричать? – обеспокоенно произнес Дивный, и, огладив волосы на голове девушки перстами левой руки задержался на ее лбу. – Представляю, что теперь скажет Перший, Небо. Что подумают иные Боги… Что почувствуют… Подумают, что с тобой, произошло не поправимое. Разве так можно. Ведь, сколько раз тебя просил я и Небо, не кричать, не бегать, не волноваться и конечно так не рыдать. Тебя все слышат. Можно просто прийти, позвать и мы сразу явимся и все уладим.