Проговорившись, Анатолий сразу же сам себя прервал, и при следующей встрече, которая состоялась уже в мае, на Лилином дне рождения, ни словом, ни намеком не дал понять, что предыдущий разговор вообще имел место. Тема эта стала в их беседах неофициальным табу. Алик, в свою очередь, старался не упоминать о спецслужбах, даже иностранных, и лишь жалел о том, что из-за этого упоминания между бывшими однокашниками и закадычными друзьями пролегла полоса неискренности. Советский Союз распался, КГБ переименовали в ФСБ, но российские разведчики нуждались в услугах пластической хирургии не меньше, чем советские. И по-прежнему при каждой встрече неискренность в общении проглядывала невидимым, но непреодолимым частоколом пограничных столбов…

Весь этот поток фрумкинских откровений прерывался телефонными звонками, на которые он должен был отвечать, и визитами медперсонала и больных с их неотложными вопросами. Однако, переходя к заключительной части своего рассказа, Арнольд Осипович запер дверь на замок и навалил на телефон груду историй болезней. Предстояло открыть весьма серьезную информацию…

Несколько лет спустя — было это где-то в 1995 году — Толя ввалился к Фрумкину очень веселый и слегка пьяный и заявил, что ушел из спецклиники. «Поздравляю!» — от всей души заорал Алик и хлопнул друга по спине. Толя сказал, что хочет пуститься в свободное плавание, ставить эксперименты, не только нарабатывать свой почерк в хирургии, но и зарабатывать приличные бабки. Хватит без денег мыкаться! Осточертела проклятая нужда, даже в КГБ ему платили немного.

— Ты не представляешь, как я рад, что наконец-то с ними развязался!

— А ты уверен, что развязался? — уточнил осторожный Алик. — Ты вроде не маленький, должен знать, что из конторы глубокого бурения так просто не уходят.

— Ну да, — неохотно признал Толя, — насовсем-то они не отпускают никого, если человек им по-настоящему нужен. А я им нужен… Но по сравнению с тем, что было, — можно считать, я обязан платить малую дань. Зато взамен они меня поддержат на первых порах в самостоятельном плавании.

Насколько успешным оказалось самостоятельное плавание Великанова — об этом лучше пусть рассказывают его сотрудники, продюсеры программы «Неотразимая внешность» и другие люди, которые в последние годы жизни были ему близки. А что касается «малой дани»… Фрумкин догадывался о том, что, уйдя из спецорганов, Великанов не прекратил контактов с ними. Где-то в ближайшем Подмосковье у Великанова была своя маленькая клиника, точнее, операционная, в которой, правда, не так часто, как прежде, он проводил пластические операции, оказывая услуги органам современного КГБ, то есть ФСБ. Впрямую Толя Алику этого не говорил, но по отдельным фразам Алик понял, что один-два раза в месяц Толя ездит «в микрокомандировку, в мое Подмосковье». Об этом знал лишь один Фрумкин. По его сведениям, ни Лилия, ни вторая жена Толи, ни его мать и сын об этом не подозревали. Анатолий Великанов умел держать язык за зубами. А Карасик… что ж, Карасик — это Карасик. Человек, с которым они в студенческие годы делились шпаргалками, не выдаст и не продаст.

Проходя коридорами родимой Академии милиции, которые в результате последнего летнего ремонта оказались окрашены в чуть-чуть более привлекательный цвет, нежели в 2003 году, Игорь Бойков не испытывал ни одного из чувств, которые тогда, до встречи с изменившим все Николаевским, вгоняли его в отчаяние. Тогда он думал, что ничего, кроме Академии, в его жизни нет и больше не будет; что жены у него нет и никогда больше не будет. А теперь… От сентиментальности по поводу семейного очага его излечили умелые симпатяшки, которые всегда вьются рядом с владельцами крупных фирм — летят на деньги, как осы на мед. А деньги позволяли ему смотреть свысока и на себя прежнего, и на Академию, которая целиком, со всем профессорско-преподавательским составом, не стоит ногтя на его мизинце. Доцентский оклад со всеми надбавками, которые он здесь все еще получает, для Бойкова — тьфу! Но ничего не попишешь, приходится цепляться и за оклад, и за доцентство, и за эти осточертевшие до зубного нытья коридоры. Почему? А потому что — престиж! Для его работы — для его настоящей работы — это важно…

Стоп! Отчего так екнуло сердце? Отчего в желудке стало пусто и холодно? Эти телесные ощущения не давали о себе знать на протяжении столь долгого времени, что Бойков успел от них отвыкнуть. Они были характерны для прежнего Игоря Кирилловича Бойкова — того несчастного, который до такой степени во всем сомневался, что боялся жить, которому постоянно мерещилось, что в следующий момент случится что-то непоправимое, ужасное… Неужели все возвращается?

Все возвращалось — и куда более сурово, чем прежде! Потому что в прежние времена пустота в желудке и дрожь в коленках служили излишними, так сказать, гиперопасениями: обычно ничего плохого на самом деле с Бойковым не случалось. А сейчас… Самые худшие предположения воплощались в реальность. С подгибающимися коленями, с пересохшим ртом Игорь Бойков прислушался к словам, доносящимся из-за приоткрытой двери кабинета профессора кафедры уголовного права — своего начальника, мимо которого проходил. Начальник, очевидно, был сердит, потому что расхаживал, слышалось, не только по своему кабинету, но и по предбаннику, где обычно сидит секретарша. С ним разговаривал кто-то незнакомый…

— В любом случае мы не приветствуем, когда наши работники помимо преподавания занимаются бизнесом. — Начальство говорило голосом удивленным и слегка сердитым: сердитость тлела где-то в его нижних слоях, как неостывшая вулканическая лава под слоем пепла. — Трудно поверить, что наш доцент, зарекомендовавший себя как добросовестный… да, добросовестный сотрудник, способен так поступить.

Неужели это о нем? Все-таки о нем? Игорь Бойков хотел бы усомниться, но кто еще, кроме него, на кафедре занимается бизнесом? И о ком, как это ни печально, нечего сказать, кроме кислой похвалы «добросовестный»?

— Обратитесь в органы налоговой инспекции, — рекомендовал другой голос, незнакомый, несущий скрытую угрозу.

— Непременно обращусь.

И — вот расплата! Так скоро и так внезапно! Налоговые органы хранят, конечно, отчет о каждом этапе большого пути Игоря Бойкова, пройденного им начиная с 2003 года… Но, может быть, все еще обойдется? Может, если сейчас тихонько повернуться и на цыпочках от кабинета отойти, то потом никто его не потревожит, как будто ничего и не было? Мало ли, профессор, допустим, не захочет обращаться в налоговую, или обратится, но решит не поднимать шума, в конце концов, добросовестные работники ему нужны… Сразу несколько мыслей трассирующими пулями пронеслись за считанные секунды в голове Бойкова, которая от неожиданности показалась пустой, гулкой и словно бы не своей.

Но — нет! Бойков до хрустальной отчетливости осознал, что ничего не рассосется. Что над ним нависла беда, которую не переждать, не пересидеть, не отложить. Значит, нужно сделать шаг ей навстречу. Это был очень трудный шаг, сравнимый лишь с тем, который Бойков в свое время сделал навстречу Гарольду Николаевскому и всему, что с ним связано. Но все-таки в этом майоре милиции сохранилось достаточно мужества, чтобы, на ходу прощаясь с иллюзиями благополучной жизни, постучаться в дверь профессорского кабинета, за которой громыхали молнии и потрескивало статическое электричество.