Надо бы заговорить их, чтобы отвлечь от надежд на сопротивление. Но мысли застопорились, он, как ни силился, не мог ничего придумать.

Внезапно подал голос Мышкин:

– Милостивый государь, я вам не рекомендую нас убивать.

– Это почему же?

– Во-первых, вы, наверное, захотите получить доступ к разработкам Повели… господина Спасова. У нас хранятся его записи, но они сделаны посредством шифра, и раскодировать их без нас вы не сумеете. Во-вторых, мы и сами кое-что значим. Технологии, разработанные в этих стенах, не имеют аналогов в мире. На их основе можно создать новое учение в медицине, основать исследовательский институт, обеспечить прорыв на многие годы вперед… Правда, Игнатий Анатольевич? – Толуман-Герц кивнул. – И в-третьих, – тут Артемий Афанасьевич взглянул на Эджену, – ваша русалочка без нас умрет. Ей необходима поддерживающая терапия, иначе начнется отторжение жабр…

– Это так? – Вадим скосился на девушку, она поникла.

– Мне давать айчивун… лекарства, колоть уколы…

– Чтобы вы понимали, – Мышкин подкрепил свою речь экспрессивной жестикуляцией, – превращение однодышащих в двоякодышащих мы с Игнатием Анатольевичем практиковали еще до знакомства с профессором Спасовым. Жили в Царском Селе, это было самое начало девятисотых. Игнатий Анатольевич проводил операции по вживлению органов, я ему помогал. Отработали методику на крысах и свиньях, потом попался доброволец – молодой солдат по фамилии Воропаев. Его комиссовали из армии в связи с неизлечимым легочным недугом. Жить ему отмерили от силы месяц-полтора. Примерно то же, что и с Эдженой… Когда предложили ему операцию, он согласился моментально. Во-первых, ему нечего было терять. Во-вторых, мы пообещали пожизненное материальное обеспечение. В-третьих…

– Да что вы рассусоливаете, Артемий Афанасьевич! – пророкотал Толуман-Герц. – Видно же, что товарищ в медицине ни бельмеса не смыслит. Вы для него – не штучный специалист, а враг народа. Он таких, как мы с вами, не одну сотню в тираж списал. А вы – «во-первых, во-вторых…».

Вот же паскуда! У Вадима задергались скулы – нервный тик. Теперь «дерринджер» смотрел исключительно в переносицу отставного шамана. Если доведется выстрелить, то в него.

А Мышкин, прерванный неучтивым коллегой, досадливо кхекнул и продолжил как ни в чем не бывало:

– Таким образом, будучи живыми, мы принесем Отечеству куда больше пользы, нежели находясь в состоянии неодушевленной материи. Взвесьте все «за» и «против» и убедитесь, что я нисколько не лукавлю.

Про Отечество запел, мокрица клистирная! Патриот, едят тебя сороконожки… Не надо быть телепатом, чтобы уразуметь, для кого вы тут старались с вашим Повелителем. Оборудование и продовольствие закупали у японцев, немцев и прочих потенциальных агрессоров, которые еще со времен интервенции точат зубы на молодую Советскую республику. Они поставляли сюда все первосортное, а взамен получали золото и награбленные бандитами ценности. И открытия свои вы собирались продать им же – за хорошую цену в долларах и иенах. Так что приберегите свои излияния насчет любви к Отчизне для легковерных дураков. В Москве на Лубянской площади из вас всю правду-матку вытрясут, вот увидите…

Арбель понемногу отходил от наркозной одури. Он сел, зашарил по карманам в поисках очков. Найдя, водрузил на нос и, щурясь, оглядел операционную. Давай, дорогой, подымайся! Недосужно нам с тобой прохлаждаться.

– Что с Воропаевым стало? – обозначил Вадим интерес, чтобы расставить все точки над «и» и выиграть еще минуту.

– Вышней волею помре, – прогундосил Артемий Афанасьевич, копируя церковного пономаря. – По первости все шло идеально, нам даже из фондов военного министерства средства выделили для продолжения экспериментов. Засекретили, отвели в Царском Селе уголок для испытаний. Хотели, чтобы мы целое подразделение подводных бойцов создали. Не кто иной, как император Николай приезжал на нашего питомца посмотреть. Воропаев чудеса демонстрировал: часами по дну пруда ползал, макеты мин устанавливал, из гарпунного ружья по карасям стрелял. Но не уследили мы за ним, не вкололи вовремя нужный раствор. Началось отторжение… короче говоря, потеряли мы его, а потом и господдержку. Разочаровались в нас господа-министры, а царь-батюшка самолично резолюцию наложил: в финансировании отказать, проект закрыть. Но не так денег жалко, как человека… Вы же не хотите, чтобы то же самое с вашей конкубиной произошло?

А чего это он так развеселился? Ерничает, комика из себя строит, словечки вставляет пошловатые…

А вот чего. Держа под прицелом Толумана, Вадим перевел взгляд на велеречивого Мышкина. Делать так нельзя было ни в коем случае. Оставленный без присмотра Игнатий Анатольевич хапнул со столика скальпель и вонзил его Арбелю в межреберье. Одномоментно Артемий Афанасьевич сунул правую руку в карман, выхватил оттуда пистолет и, не метя, стрельнул по Вадиму. Все было проделано с такой синхронностью, будто они сумели сговориться и отрепетировать порядок действий.

Вадима спасла быстрота реакции. Он нырнул влево, и пуля пролетела мимо. В тот же миг «дерринджер» пыхнул маленьким дракончиком и выжег на лбу Толумана-Герца черную отметину. Экс-шаман всплеснул руками и опрокинулся на стеклянную этажерку, заставленную пузырьками и мензурками. Они с радостным перезвоном посыпались с полок – словно затренькали разом дюжины три валдайских бубенцов под дугой.

Он еще не успел коснуться пола, а Вадима уже охватила досада. Бестолочь! Валить надо было не Толумана, а Мышкина. Тот, вооруженный пистолетом, еще дважды нажал на спуск, и это означало неминуемую смерть для смельчака, посмевшего вторгнуться в святая святых.

Но что такое? Перед Вадимом метнулась тень и загородила его собой. Это Эджена подставилась под пули и приняла их обе – во всяком случае, ее тело в резиновой обертке дважды содрогнулось от прямых попаданий. Вадим поймал ее, падавшую навзничь, левой рукой, а правой бросил опустевший «дерринджер» в мясистую сопатку Мышкина. Артемий Афанасьевич увернулся, но его нога поехала по скользкому полу. Проткнутый скальпелем Арбель, покачавшись, свалился с операционного стола и подкатился под доктора-убийцу. Мышкин выронил пистолет, чудом устоял и, увидев напротив себя переполняемого ненавистью Вадима с расстрелянной Эдженой на руках, кинулся к двери. Он дернул ее и выкатился в коридор.

Вадим рванулся бежать за ним, но стон Эджены заставил его забыть обо всем. Из двух рваных дырок в резине гидрокостюма вытекали ветвящиеся струйки.

– Сейчас… – Вадим уложил тунгуску на освободившийся операционный стол. – Сейчас я тебе помогу…

На Арбеля он не смотрел – удар в левый бок должен был достичь сердца, а это означало, что если жизнь и не покинула московского чиновника, то это вот-вот случится.

Вадим пнул скрючившегося у разбитой этажерки Толумана – этот был бесповоротно мертв – и подобрал с пола ножницы, чтобы вспороть облачение Эджены. Но она простонала:

– Эчин… Не надо. Будэ-ми… я умирать…

– Не говори так! – взмолился он, злой и на себя, недотепу, и на весь несправедливо устроенный белый свет. – Ты