Применив бразильский подход, я позвонила отцу и попыталась разнюхать, нельзя ли подступиться к немалым активам семьи Майкл — хотела понять, нельзя ли с пользой для меня сбыть хоть несколько голов кенгуру из тех миллионных стад, которыми я так прославилась здесь, под тенистыми кущами Санта-Терезы, — но из семейного лагеря не раздалось ни звука ободрения и поддержки. Решительно все, кого я знала, твердили, что хорошенького понемножку и мне уже давно пора вернуться домой, начать тратить по два часа в день на дорогу, трудиться — словом, жить в реальном мире, как все они. Нет, мой отец никогда не был рабом. За его плечами была вполне замечательная, нерегламентированная жизнь. Может, именно потому он так и волновался. Единственной из всех детей, казалось, удалось-таки добиться успеха в деловом мире, и вдруг она дает деру в Бразилию.

— Доверительный фонд? — скептически переспросил папа, когда я предложила свое видение выхода из сложившейся ситуации. — Да ты последний человек, которому я доверил бы хоть какой-то фонд.

Братец повел себя не лучше и не проявил никакого сочувствия.

— Ах-ах-ах, страсти какие, — передразнил он, услышав по телефону мои рыдания. — Приезжай-ка домой и работай, как все остальные, ленивая ты корова.

Сестра хотела помочь, но возможности ее были ограниченны.

— Могу одолжить тебе пару сотен.

— Пару сотен чего?

— Пару сотен долларов.

— Такой суммой мои счета не оплатить.

— Когда вернешься, можешь жить у меня, — с готовностью предложила она.

— Да не собираюсь я возвращаться! — взвизгнула я так, что даже сама удивилась силе взрыва.

— Да, я знаю. Но если надумаешь… ну, ты поняла… — уверила она.

Единственным человеком, предложившим мне что-то существенное и без всяких условий, был мой безденежный приятель, ирландский актер Лохлэнн О’Меарайн. Он вдруг появился как из-под земли, прислал мне письмо по электронной почте и предложил прислать пятьсот фунтов, чтобы я смогла продолжать свою роскошную безработицу до окончания Карнавала в феврале. От удивления и неожиданности я чуть не подавилась шкуркой от манго. У Лохлэнна, насколько я его знала, полного бессребреника, отродясь не водилось больше двадцати фунтов. А его склонность раздаривать направо и налево имущество других людей вызывала жуткое раздражение членов нашей компании, состоящей в основном из перспективных честолюбцев. Может, моему другу просто показалось забавным, что я стала безработной, хотя проблемы с трудоустройством обычно возникали у него, или его вдохновила на безумство экзотичность Рио-де-Жанейро, а может, просто вздумалось меня немного подразнить.

Я уже была готова принять щедрый дар Лохлэнна, хотя бы из любопытства, когда у Карины возник хитроумный план.

Идея пришла ей в голову после одной встречи, когда мы с Фабио сидели у нее в «Хостеле Рио», а я делилась своими опасениями, что вскоре мне придется возвращаться домой и приступать к работе. Карина внимательно слушала рассказ о безвыходном положении, в котором я оказалась. К Карине все приходили со своими проблемами. От отца она унаследовала умение участливо и заинтересованно выслушивать людей, вникать в их сложные ситуации и находить разумные решения.

Подумав минутку, она резко повернулась ко мне — идея созрела.

— Я все поняла. Послушай, а почему бы тебе не поводить группы туристов в преддверии Карнавала?

— Я же не экскурсовод. Я туристка.

— Ты о Лапе знаешь больше, чем я! Что тебе мешает?

— То, что я не бразильянка.

— Зато Фабио бразилец, — отрезала Карина, ткнув пальцем в его сторону.

— Фабио? — в сомнении отозвалась я.

Мы обе посмотрели на Фабио, который давно потерял интерес к разговору и в этот момент следил за облаком в небе, рассеянно водя за ним указательным пальцем, и мычал. Мелодия напоминала звук открывающихся и закрывающихся ворот — десятка скрипучих ворот.

— Хмм… — произнесла Карина, озабоченно приподнимая одну бровь. — Понимаю, что ты хочешь сказать. — Она вздохнула, а потом тряхнула головой: — А разве у тебя есть выбор? Ты на мели. Я прямо на сегодняшний вечер наберу десяток гринго, которые захотят пойти.

— Да что я им скажу?

— Что угодно. Тем более, они к этому времени уже все равно напьются.

Фабио вернулся к жизни и внес новое предложение — отправиться на пляж и отпраздновать скорое богатство.

— Не рановато ли праздновать? — удивилась я.

— Никогда! Праздновать никогда не рано! Никогда! — кричал Фабио. — Наоборот, это хорошая примета.

Он выскочил на улицу и припустил так, что мне пришлось бежать вприпрыжку, чтобы не отстать.

— Ну хорошо. Но может, нам лучше подготовиться?

— Что тут готовиться? Будем просто импровизировать. Твой английский и мое обаяние — вот залог успеха.

— Но ведь они могут начать расспрашивать про историю, даты и все такое. В конце концов, за свои деньги — они же платят… А у меня кошмарный португальский.

— Ты слишком много переживаешь. Иностранцы! Вечно вы переживаете, переживаете, волнуетесь. Был бы я богатым, как иностранцы, вообще бы ни о чем не волновался. Ни о чем на свете.

Вообще-то Фабио терпеть не мог пляжи, но иногда составлял мне компанию, чтобы доставить удовольствие, и тогда весь день сидел под зонтиком да иногда барахтался у самого берега. На задворках Лапы мой друг чувствовал себя акулой, но на пляже был не в своей стихии. Он боялся воды, прятался от солнца, у него воспалялись глаза. От каждой набегающей на берег волны он отпрыгивал, шепча: «Это же цунами». Ему больше нравилось гулять около водопадов, струящихся, словно черное золото, по окружающим Рио горам. Там он с удовольствием рассматривал корявые деревья, извилистые ручьи, разговаривал с обезьянками и туканами; причудливые световые пятна падали на наши лица и на мшистую лесную подстилку. Впрочем, в тот день Фабио возлежал на пляже, словно какой-нибудь итальянский граф на Средиземноморском побережье, впитывая лучи, потом курил, стоя с другими парнями, и даже, ближе к вечеру, смело бросался в пенистые потоки.

На свою первую экскурсию мы опоздали, спасибо Фабио, но никого это особо не напрягло. Как и предупреждала Карина, наши «клиенты» уже с пяти часов дегустировали кайпиринью, так что к восьми их широкие, красные североевропейские физиономии лоснились от солнца и алкоголя. Вечер стоял просто изумительный, к девяти часам было около двадцати пяти градусов, со всех сторон из тропических зарослей стрекотали цикады и сверчки, все жители квартала высыпали на улицы со своими пожитками. Ближайший сосед вынес даже торшер и каминный коврик.

Гринго, оживленно переговариваясь, топтались у входа в гостиницу, ожидая начала «большой богемной ночи». Фабио тем временем наверху цедил кайпиринью, как рок-звезда перед выходом на сцену. Когда он выскочил, готовый начинать шоу (видно было, как энергия бежит по его венам и выплескивается наружу), Карина, отозвав меня в сторонку, предупредила, что выручку необходимо будет разделить на части.